Анна Гале - Ненагляда

– Сжечь! – завопил кто-то на улице. – Закрыть дом и сжечь!

Ринулась тут к выходу вторая птица, а за ней уж и третья поспешает, только неуклюже движется, тяжело, с ноги на ногу переваливается – живот большой мешает.

Коснулись плеча Воислава нежные пальчики. Поднял он голову – сидит рядом на полу Дарёнка. Брови у дочери насуплены, глазки встревоженные, но страха в них нет. Хотя что вокруг творится – страсть! Комната кровью залита, куски мяса, костей, руки-ноги отрубленные пол устилают. А со двора крики жуткие доносятся.

– Пойдём, приляжешь, тятенька, – говорит ласково дочь любимая. – Я тебе голову перевяжу.

– Прости, – только и смог выдохнуть Воислав.

– За что? За то, что мы на свет родились? – мягко улыбается Дарёнушка. – Или за то, что жили спокойно, не зная тревог? Нет перед нами твоей вины, тятенька. Давай-ка поднимайся осторожно, пойдём в ту комнату.

Встал Воислав, глядит – в горницу через дверь распахнутую птицы хищные влетают – ястребы, коршуны, вороны – да на куски плоти раскиданные жадно набрасываются.

– Косточки в лес унесите, чтобы следов ни тут, ни во дворе не осталось, – приказала Дарёнка.

Воислав даже голос её не узнал бы, так властно дочь-тихоня заговорила.

– Дарёнушка, уходить нам всем надо, бежать! – покачал головой Воислав. – В лес бежать!

– От кого бежать-то, тятенька? – успокаивающе улыбнулось любимое дитя. – Скоро не останется на селе людей, окромя нас. А кто будет спрашивать, куда все делись – так мы ничего и не знаем, живём-то на отшибе.

Застонал Воислав, закрыл лицо руками. А Дарёнка его в спальню отвела, на постель чистую уложила, голову перевязала да умчалась. Только и услышал Воислав, как дочь младшенькая в соседней комнате птицам говорит:

– Тятеньку берегите, никого, кроме нас, к нему не пускайте.

Когда наутро поднялся Воислав – ни птиц хищных не увидел, ни следов кровавой бойни.

Сидят три дочери, как накануне, тихо-мирно, пелёнки да распашонки подшивают. Льётся песня протяжная:

– Ой за лесом, да за ле-е-е-сом.

Дивны пти-ицы живу-у-ут.

Дивны пти-и-и-и-цы живу-ут,

Голоси-исто-о по-оют.

Охнул Воислав – хорошо помнил он эту песню: Доброгнева, покойница, её поначалу часто певала, ещё до рождения дочерей. А как Златоцвету, старшенькую, родила – будто позабыла, ни разу больше Воислав от нее о дивных птицах не слыхал. И откуда только Мирина, Тихомира да Дарёнка песню Доброгневы узнали?

Обернулись дочери к Воиславу.

– Тятенька, как ты? – спросила Тихомира. – Не рано ли поднялся? Тебе полежать бы день-другой. Голова-то болит, наверное?

– Ничего, доченьки, ничего, – с трудом проговорил старик. – Пройдёт всё скоро.

Прислонился он к стене – ноги не держат. Только сейчас понял Воислав, как боялся, что бросят его дочери, забудут обо всем да и унесутся с птицами в лес так же, как юная Доброгнева когда-то умчалась из родных мест. Не застал бы Воислав её в человеческом обличье, неизвестно, как бы всё обернулось. Скорее всего, не вышел бы он живым из лесу, как и многие, кто чудовище искал.

– Что же теперь? – спросил старик растерянно.

– А что теперь? – подняла ясный взгляд Тихомира. – Вернётся через три дня мой Всеслав, поищем мы с ним родню его, не найдя – оплачем, да и будем дальше жить-поживать в своём доме, без родителев Всеслава, зато с дитём. А птицы над матушкиной могилой теперича кружить не станут, над лесом будут причитывать. Понимать они нас стали, вот и попросили мы их внимания людского к могилке больше не привлекать.

Сверкнул огонек красный, пугающий в одном её глазу и тут же погас.

– Да, бережёного Бог бережёт, – Мирина перекрестилась. – А я, как всё уладится, может быть и в монастырь уйду.

– С ума спятила! – вырвалось у Воислава. – К исповеди как подойдёшь? Неужто расскажешь, как вы втроём всё село изничтожили? О себе не думаешь – сестёр пожалей.

– Не стану я об этом рассказывать, – тихо, твёрдо произнесла Мирина. – Не я это была, а птица хищная. И село мы не трогали, только людей. Нельзя было тех, кто хоть что-то видел или слышал о нас, в живых оставлять: мать наша слабость проявила – и вот как через столько лет её жалость аукнулась.

– Хорошо ещё, что мы потом вдоль дороги пролетели да двух мужиков увидали, – ангельским голоском добавила Дарёнка. – Свекровь Тихомиры их отправила Всеславу о нас рассказать, а остановиться они собирались неподалеку от дома, где Златоцвета живёт.

– Откуда знаешь? – хрипло спросил Воислав.

– Между собой они говорили, – ответила Тихомира и задумчиво посмотрела на свои ногти.

– Нет там крови, нет, – успокаивающе прошептала Дарёнка.

– А ты-то что собираешься теперь делать, Дарёнушка? – с трудом выговорил старик.

– Я, тятенька, с тобой останусь. А как замуж выйду – тебя с собой возьму. Меня через месяц-другой Миломир из соседнего села приедет сватать, – бледное личико Дарёны окрасил нежный румянец.

– Опомнись, Дарёнушка! Даже думать об этом забудь! – голос Воислава окреп. – Родня у него властная, ни одна девушка в том доме счастлива не будет.

– Родня? – задумчиво повторила Дарёна. – Да, родня у него властная, и семья большая. Такой попробуй угоди – им всё не так будет. Думала я до вчерашнего вечера, всё никак решиться не могла. А теперь уж можно. Люб мне Миломир, дай ему, тятенька, согласие. Родню его я, коли нужно будет, поуспокою.

Вздрогнул Воислав, такие слова услышавши. Потупила взгляд Дарёнка, да только успел старик увидеть, что один глаз у дочери любимой стал в тот миг будто мёртвый, чёрный, а другой огнём полыхнул.

– Права ты, Дарёна, теперь уж всё нам можно, – скупо улыбнулась Мирина. – Раз такое дело – я с монастырём-то повременю. Замуж тебя выдадим, а когда всё у тебя решится – тогда и уйду. Если другой доли не пожелаю, – задумчиво добавила она. – Брат у твоего Миломира уж больно хорош. Запрещали ему родители жениться… Так может, теперь у нас с ним всё и сладится?

– Да что же вы такое задумали?! – собрал все силы Воислав, сделал шаг к дочерям. – Злодейство обговариваете? Не дам я на такой брак благословения. Откажу Миломиру, когда сватов зашлёт!

– Как скажешь, тятенька, – неожиданно легко согласилась Дарёнка. – Время есть, может, ещё и передумаешь. Очень ладно бы всё вышло.

Она опустила глаза к шитью и тихо запела:

– Дивны птицы те,

Дивны птицы те,

Свою волю имут.

– Свою волю имут,

Чужой не приимут, – подхватили Тихомира и Мирина.

Воислав медленно проковылял в спальню.

– Подождём, – тихо сказала Дарёнка. – Может, образумится старик.

Сёстры согласно кивнули. Правый глаз каждой сверкнул огнём, а левый почернел, остекленел.

– Свою волю имут, – пропела Мирина.

– Чужой не приимут, – подхватили сестры, глядя в сторону отцовой комнаты.