Фрэнк Стоктон - Призраки [Рассказы]

Всех ждала смерть, поджидает она и меня. Любовь такой женщины губительна в своем совершенстве: Amour Dure — Dure Amour, как гласит ее девиз. Я тоже умру. Но почему нет? Возможно ли жить, наслаждаясь любовью другой женщины? Как влачить прежнее жалкое существование после счастья, уготованного мне завтра? Немыслимо! Ее рыцари ушли в мир иной, и я отправлюсь за ними.

Я всегда знал, что не проживу долго. Еще в Польше цыганка сказала мне однажды, что линия жизни на моей ладони резко обрывается, а это означает насильственную смерть. Я мог погибнуть на дуэли с кем-нибудь из собратьев-студентов или в железнодорожной катастрофе. Но нет, моя смерть будет совсем иной! Смерть… Ведь Медея тоже мертва? Какая странная будущность открывается мне… Возможно ли, что за краем могилы я встречу и остальных — Пико, грума, Стимильяно, Оливеротто, Франджипани, Принцивалле дельи Орделаффи? Будут ли все они рядом с Медеей? Но меня она полюбит сильнее, ведь я безнадежно посвятил себя ей, хотя прошло три столетия после ее смерти!

24 декабря.Я завершил все приготовления. Этой ночью, в одиннадцать часов, я выскользну из комнаты. Синьор Асдрубале и его сестры будут мирно похрапывать во сне. Я расспросил их: они опасаются ревматизма, поэтому не посещают полуночную мессу. К счастью, между моим домом и главной площадью нет церквей. Если даже по улицам Урбании пройдут праздничные шествия, то далеко отсюда. Комнаты вице-префекта на другой стороне дворца, он ничего не услышит. На площадь выходят только окна парадных залов и архивов, а также ворота пустых дворцовых конюшен.

Кроме того, я управлюсь быстро. Я опробовал остроту пилы на бронзовой вазе, купленной у синьора Асдрубале. Со статуей — полой, да к тому же изъеденной ржавчиной (я даже приметил кое-где трещины) — будет работать легче, особенно после удара острым топориком. Я привел в порядок бумаги, составив завещание в пользу государства, направившего меня сюда. Мне жаль только, что читатели никогда не увидят моей «Истории Урбании».

Чтобы скоротать бесконечный день и утихомирить лихорадочное нетерпение, я только что совершил долгую прогулку. Сегодня самый холодный день в году. Голубой воздух искрится как сталь. Яркое солнце совсем не греет, его лучи, отраженные снежными вершинами, только усиливают ощущение мороза. Немногочисленные прохожие закутаны с ног до головы. Длинные сосульки свисают со статуи Меркурия на фонтане. Можно представить, как озябшие волки пробираются через сухой кустарник и осаждают город, надеясь там согреться.

Почему-то этот мороз удивительно успокаивает меня — он напоминает мне о детстве. Когда я взбирался, то и дело поскальзываясь, по обледенелой мостовой крутых улочек, глядя на заснеженные вершины на фоне неба, и когда проходил мимо украшенной веточками самшита и лавра церкви, откуда доносился слабый аромат ладана, в памяти с удивительной яркостью воскресли — не знаю почему — давние картины рождественских вечеров в Познани и Вроцлаве, когда я ребенком бродил по широким улицам, разглядывая витрины, где зажигали огни на елках, и гадая, ждет ли меня дома по возвращении чудесное зрелище — комната, сияющая огнями, разукрашенная стеклянными бусами и орехами в позолоченной обертке. Останется лишь повесить последние синие и красные гирлянды и грецкие орехи в серебряной и золотой фольге, а потом зажечь разноцветные свечи, чей воск будет капать на прекрасные, нарядные зеленые ветви.

Дети ждут с замиранием сердца, когда же им расскажут о Рождестве. А я, чего я жду? Не знаю. Все кажется сном, все зыбко и туманно, будто время остановилось, и дальше ничего не будет. Мои желания и мечты мертвы, а сам я обречен безвольно скитаться в стране снов. Существует ли мир вокруг меня? Возникшая перед моими глазами улица в Познани, широкая улица с окнами, освещенными огнями Рождества, и зелеными ветвями елей за оконными стеклами, кажется намного реальнее. Жажду ли я наступления ночи? Боюсь ли его? И придет ли, наконец, этот вечер!

Рождество, полночь.Я сделал все, как и задумал. Бесшумно выскользнул на улицу, когда синьор Асдрубале и его сестры крепко спали. Я испугался было, не разбудил ли их, поскольку уронил пилу, пробираясь через главную комнату, где хозяин дома держит свои диковинки на продажу. Пила звякнула о старые латы, которые он пытался восстановить. Я быстро потушил свечу и спрятался на лестнице, услышав, как синьор Асдрубале что-то сонно пробурчал. Он вышел в халате, но никого не увидел и вернулся в постель, пробормотав: «Кошка, должно быть». Я тихо прикрыл за собой входную дверь. За день небеса нахмурились: сияла полная луна, однако то и дело она исчезала за серыми с желтизной облаками. На улице — ни души, длинные дома вытянулись по струнке в лунном свете.

Не знаю почему, но я избрал кружной путь к площади, мимо дверей одной-двух церквушек, где горел свет полуночной мессы. На миг я ощутил искушение войти в одну из них, но что-то, казалось, удерживало меня. Я уловил слабые отзвуки рождественских гимнов и, почувствовав, что вот-вот лишусь решимости, заторопился прочь. Когда я проходил под портиком возле Сан Франческо, то услышал позади шаги: меня кто-то преследовал. Я остановился и позволил прохожему обогнать меня. Когда он поравнялся со мной, то приостановился и пробормотал: «Не ходи! Я Джованфранческо Пико». Я обернулся, холодея: никого.

В переулке, возле апсиды собора, я увидел другого мужчину. Он стоял, прислонившись к стене, и в лунных лучах мне почудилось, что по его лицу с острой бородкой клинышком струится кровь. Я прибавил шагу, но когда поравнялся с ним, он прошептал: «Не подчиняйся ей, возвращайся. Я Маркантонио Франджипани». У меня зуб на зуб не попадал, но я так же поспешно направился вперед. Лунный свет открашивал стены в голубые тона.

Наконец, я издали увидел площадь, залитую лунным сиянием. Казалось, будто окна дворца ярко освещены, и зеленоватая статуя герцога Роберта мчится мне навстречу. Я должен был пройти в тени под аркой, но чья-то фигура вышла из стены и преградила мне дорогу закутанной в плащ рукой. Я попробовал прорваться. Человек схватил меня за плечо, и рука была тяжела, как глыба льда. «Ты не пройдешь! — вскричал он. — Ты не получишь ее! Она моя, только моя! Я — Принцивалле дельи Орделаффи». Луна выглянула снова, и я увидел мертвенно бледное, почти детское лицо, обвязанное вышитым платком. Пытаясь освободиться от ледяной хватки, я выхватил топорик и со всего размаху нанес удар… Топорик со звоном врезался в стену… Призрак исчез.

Я спешил. Исполняя задуманное, раскалывал бронзу, пилой наносил ей еще более глубокие раны и, в конце концов, добыл серебряную статуэтку, разбил ее на несчетные осколки. Когда я разбрасывал их по мостовой, тучи внезапно закрыли луну пеленой, поднялся сильный ветер и помчался, завывая, по площади. Мне почудилось, что земля содрогнулась. Я бросил топорик и пилу и кинулся домой, чувствуя, что меня преследуют: за мной словно мчались сотни невидимых всадников.