Ричард Кэдри - Дети Лавкрафта [сборник litres]

Он сам был тайной, он со всеми своими книжками, он со своим жилетом.

Пять сестриц выстроились в цепочку, и каждая уперлась ногой в хребет впереди стоявшей и затягивала ей шнуровку корсета.

Что могло сотворить такую женщину, как их мать? Трудно сказать. Наверное, ее зубилом тесали, а тело вырубили из сланца, окружавшего имение. Мать их была лавой, обрамленной в кружева. Ничего с ней нельзя было поделать. Дочери были узницами злобы и пауков. Дом принадлежал матери, и она была в нем законом.

– Никакую репутацию мы не отстаиваем, – пробормотала Ломота. – Это всего лишь мистер Дорнейл.

– Всего лишь? Мистер Дорнейл, это не просто «всего лишь». Восемь лет траура, и мне стукнет сорок семь, – сказала Мука.

– И вместо того чтобы заботиться о собственных детях, ты будешь заботиться о мистере Дорнейле, – проговорила Горячка. – Такой будет твоя обязанность, когда мама умрет. Ты знаешь, что так и будет.

– Она никогда не умрет, – возразила Мука. – Только посмотри на нее. И посмотри на бабушку.

Действительно. Этой бабушке, жившей на чердаке и носившей имя Марии Жозефы, в общем-то не было особого смысла оставаться в живых, но она за жизнь цеплялась, нося на голове серебристо-белое великолепие волос в двенадцать футов [26] Более 3,6 метра. длиной. Миниатюрная и хрупкая, она носила ножи у себя за поясом. Порой заплетала волосы в косы и повисала на них, испытывая свою смелость, и, когда делала это, злобно улыбалась.

Бабушка носила шесть золотых обручальных колец, в ушах ее раскачивались здоровенные аметисты, а шею украшало громадное ожерелье из изумрудов. Драгоценности давили ее к земле, а она отказывалась составлять завещание. Старуха кружилась в ведьмином танце на самом верху, а волосы влачились за нею, собирая пыль. Этажами ниже прислужницы поглядывали вверх и вздыхали при цокающих звуках ее каблуков.

У нее хватало силы убить любого одними только косами, и на деле именно так она и убила шестерых мужчин в своей жизни. Ста двадцати двух лет от роду, она несколько раз теряла терпение. Ни один мужчина и представить себе не мог, что будет задушен во сне косами собственной жены.

Хотя… следовало бы.

Ни один мужчина и представить себе не мог, что его сердце скормят монстру.

Хотя… следовало бы.

Нынче она волосы распускала свободно. Один из ее мужей как-то назвал ее волосы великолепием . Не были они великолепием. А были гривой дикой белой лошади. Драгоценности доставались ей от всех мужчин, а еще и от разбитых бутылок. Стекляшки она носила так же, как и изумруды. До сей поры все зубы у нее были собственными.

М-р Дорнейл был единственным, у кого хватало сил любить ее. На чердаке великолепная бабушка вдевала в уши аметистовые подвески. Волосы шлейфом тянулись за нею.

Кто из нас не пробовал держать в доме престарелую родственницу? Нельзя этого делать. Они выходят на улицу, покупают роскошные продукты, не имея кошельков, бросаются апельсинами в мальчишек разносчиков газет, оскорбляют полицию. Они находят новую любовь среди таких же престарелых потерянных душ, а потом сочетаются браком с незнакомцами в судебном порядке, и все это время их дети охотятся за ними, оказываясь не в силах их поймать. Престарелых, как монстров, как летучих мышей, в клетку не посадишь.

Есть люди, считающие Бернардину монстром. Может, так оно и было. Она хоть и скормила сердце собственного мужа м-ру Дорнейлу, теперь извращенно желала дать монстру отлуп. Были ведь все эти дочери, ни одна из которых не бывала под венцом. Сама она точно больше замуж не выйдет. Ей хотелось побольше силы, побольше чего-то – как награды за трудности в поисках мужчин для своих ужасных дочерей. В дочерях не было ничего приятного. В мужчинах их городка тоже не было ничего приятного. Они должны бы предлагать подарки, деньги, земли. Вместо этого они отводили взгляды, когда она мимо шла, если только им колдовское заклятье не требовалось.

М-р Дорнейл начинал подумывать о следующей кормежке. Он начинал мужчин сзывать, распространять запах духов, пренебрегать Бернардиной, которая не выносила пренебрежения. Замки были надежными, цепи крепкими, и Бернардине казалось, что все в ее власти. Ей представлялось, что ее заклятья надежны.

Это было не так. Ни одно заклятье не бывает надежным.

Кто из нас не старался удержать дочь дома? Они выскальзывают сквозь трещинки в окнах, проползают в щель под дверью, и повсюду, повсюду, во всех темных закоулках их поджидает будущее, одаривает их цветами, целует их в горлышко. Что до невинности… что сказать. Если живешь в деревне вроде этой, так знаешь, что в конечном счете все это игра в притворство, настоятельное требование, мол, лишь девственница может быть настоящей невестой в белом. Всем нам тоже известны такие заклинанья, те самые, что нужны для того, чтобы выставить что-то в совершенно ином виде.

У Муки была своя любовница в доме, и кому было какое дело, что любовница ее служила подручной повара, воровала мясо, соль и сало и устраивала в деревне пиршества для всех сирот и всех кошек? Никому, кроме самой Муки, дела не было до того, что частенько стояла она на коленях на кухне в муке́ и сахаре, дни проводила, давая работу языку под фартуком у девчонки, обминая пальцами ее бедра, словно тесто месила. У Муки каждая коленная чашечка могла бы в чумичке уместиться, а по коже ее будто печатные валики с цветками прошлись, какими обычно украшают печенья к чаю.

Мука ничуть не была одинокой при всем том, что была ведьминой дочкой. Заклятья ее матери только на мужчин действовали. Для любого же, кто не мужчина, Мука была доступна. Нехватки же таковых не ощущалось, даже в этом доме дочерей. Всего обитали в нем восемнадцать женщин, и ни одна из них не предназначалась в жены мужчинам, за, наверное, единственным исключением Бернардины, которая аккуратненько от своего мужа избавилась. Чувства Горячки, Ломоты и Корчи были те же, что и у Муки. По всей деревне было полно женщин, приглашенных ученых и разъездных торговцев, мужские костюмы которых скрывали совсем не то, что выставлялось напоказ. Были в деревне и личности вовсе без пола, лица, чья явь вполне оказывалась за рамками заклятия. Горячке вообще любовь была без надобности, разве что к небесам, и по ночам она глядела в окно спальни и пересчитывала звезды, строя пути их орбит. И потом была ведь еще и Слезка, единственная, кому хотелось чего-то от мужей. Сестры смотрели на нее и морщились. Зеленое платье. Волосы, выбивающиеся из косиц. Остальные тихо-мирно жили в доме, занимались своими делами, и заклятье матери их никак не касалось.

Заклятье было старомодно и глупо, как это часто случается с заклятьями, введенными в обман языками и шорохами за оконными рамами, обманутыми любовными посланиями, привязанными к чешуйчатым лапкам голубей. Кто из нас не пытался воспользоваться такого рода заклятьем?