Ричард Кэдри - Дети Лавкрафта [сборник litres]

В дверь звонили, а по крыше кто-то галопом носился. Во всем доме прислужницы настороженно замерли. Похоронный оркестр перестал играть.

Бернардина сошла вниз по главной лестнице, связка ключей позвякивала у нее на поясе, обутые в черные тапочки ноги ступали осторожно, как копыта, в полной готовности была небольшая коллекция из ножей, шнурков, горшочков и шафрана.

Торговец книгами просунул голову в дверь, удивленный отсутствием приветствия.

– Вы пришли! – выкрикнула Слезка.

Летучие мыши пустились в полет из широкополой шляпы. Две козы на крыше плясали тарантеллу. Остальные козы выжидали. Они были повсюду.

М-р Дорнейл потянулся, предвкушая свои последующие пятьдесят лет.

Кто из нас не пытался удержать любовь в доме? Она всегда сопротивляется, сжигает себя в керосиновых лампах, складывается в грязное белье, подготовленное для отправки в прачечную. Она противится замкнутости, выворачивается через цепочки карманных часов и прячется в клювиках цыплят только затем, чтобы вылететь из них, когда те принимаются клевать свой корм. Она отправляется в полет, пристав к меху или оперенью животных, к крыльям летучих мышей, к чешуе рыб, и особенное удовольствие ей доставляет обернуться вокруг чьего-то пальца, обвив чье-то обручальное кольцо, и отправиться на поезде. Что есть любовь, как не голод?

Торговец книгами пришел в дом без шляпы, и м-р Дорнейл наблюдал за ним в замочную скважину. В этой груди было сердце, да, жирное и трепещущее сердце, сердце, которое монстр с удовольствием потушил бы.

Торговец книгами присел на диван напротив дочерей.

– Я принес цветы, – проговорил он и вытащил цветы из пиджака. Сделаны они были из бумаги и опрыснуты лимоном. То был сплющенный букет цветочных букетиков, и стоило тряхнуть его в воздухе, как он раскрывался пышной бело-розовой и красной копною, вся она была исписана стихами какого-то старинного поэта.

Цветы из страниц, раскрашенных и тщательно сложенных, может, в сотню роз из бумаги, и Слезка подалась вперед, чтобы взять их у него, но Бернардина взяла букет и вручила его опешившей Муке.

– Это что такое? – вскинулась Мука. – Это похороны. Мы скорбим.

Ей этот торговец книгами был вовсе не интересен. Жилет на нем был цвета хурмы, и у него была бородка. Бородки Мука ненавидела. Она вообще всех мужчин ненавидела. Представление о муже было ей так же чуждо, как и пахнущие лимоном прозаические розы, так же чуждо, как шипы, которые она могла оборвать кончиками пальцев.

Как раз тогда через комнату прошествовала подручная повара с полными руками миндального печенья, попка ее, округлая и упругая, напоминала свежий каравай из духовки. Мука следила за нею, не издавая ни звука. Она-то представляла себе, что не будет никакой помолвки для нее в ее-то тридцать девять лет.

Бернардина посмотрела на идеальное сердце молодого человека и кивнула. Кот по кличке Хвать гонял по всему дому, все когти его были в располосованном розовом шелке.

– Этот мужчина женится на моей старшей дочери, – возгласила Бернардина, и у Слезки с Мукой перехватило дыхание.

Прислужница влетела со шваброй, дабы убедиться, что никто не поскользнулся на жиже, и в дверь, танцуя, вошла бабушка, сверкая драгоценностями. Похоронный оркестр на улице вновь заиграл, хотя оркестранты уже выдули четыре бутылки вина. Одного из них уже вырвало в его же шляпу, а другого вначале потревожил, а потом долбанул рогами козел.

Бернардина погремела ключами.

– Дочери, – начала она.

– Мама, – перебила Мука. – Я ни за что не выйду за этого человека.

– Еще как выйдешь, – отрезала Бернардина. – Мистер Дорнейл настаивает, а мистер Дорнейл – это закон нашего дома.

Бабушка сняла одно из шести обручальных колец с пальца и надела на другой, а потом обратно. Кольцо было массивное, сделанное из темного золота с чеканкой в виде щупальцев. О! Она его обожала. Подарил его ей какой-то матрос. Или, может, она нашла его на пальце какого-нибудь утопленника и стащила его мало-помалу через косточки того бледно-синего пальца. Или, может…

Кто же из нас не знает мистера Дорнейла?

Бернардина собственное обручальное кольцо держала в руке, а потом надела его на палец торговца книгами. Она расколдовала Муку, и старшая дочь почувствовала, что развязана, заклинанье само снялось.

За дверью м-р Дорнейл двигался так, что правдиво и не опишешь. Он взбирался по дереву, пуская в ход все свои присоски сразу: мягонький, прилипчивый подъем, словно пробег мухи по поверхности молока или явление на белый свет червяка из ноздри дорогого покойника.

М-р Дорнейл был тьмою, но м-р Дорнейл был любим.

Бабушка танцевала, хлопая в ладоши, сверкая ярчайшими драгоценностями и самым цветастым нижним бельем – фламенко в медленном исполнении.

Бернардина вставила ключ в замок.

– Отец, – позвала она. Наверное, она все-таки была монстром. Этого она никогда не отрицала. Она была дочерью монстра.

Ответа не было.

– Что ты мне дашь, если я дам тебе свежее сердце?

Дверь дрогнула, и м-р Дорнейл выпростал сверху и снизу семь щупальцев, упираясь в дверной проем, протискиваясь через замки. Дверь сотряслась, и м-р Дорнейл сорвал засовы и разорвал цепи.

Пять дочерей содрогнулись, а м-р Дорнейл выставил щупальца с их лицами, каждое было одето в черную хламиду, каждое представляло дочку без будущего, без каких бы то ни было собственных представлений.

Торговец книгами пошел к двери, не к двери м-ра Дорнейла, а к двери выхода на улицу.

Толкало его на это не колдовство Бернардины или м-ра Дорнейла. Толкали его на это козы.

Кто из нас не пытался жить вечно? На это требуется труд, бессмертие – точно так же, как и бесстыдство. Низости без стараний не бывает. За нее платить приходится. Она дорого обходится. Кое-кто из нас пробовал достичь бессмертия при помощи оливкового масла и апельсинов, иные пытались заполучить его, вознеся пятки над головами монстров и выжидая возможности ударить.

Раздавалось громыханье, все сотрясающий грохот коз. Потоком шла белая шерсть, перезванивались колокольцы, громко и уверенно, колокольным звоном церковного светопреставления. Трезвонили тысячи коз, тысячи коз песенно блеяли: козы из мест за многие мили вокруг явились почтить память старика. Козы с топотом ввалились в виллу, вышибив дверь.

Снаружи трепыхалась белая широкополая шляпа, освободившаяся от летучих мышей, а в каминной трубе головами вниз висели летучие мыши, каждая из которых походила на трепыхающееся сердце с крылышками.

В самой вилле мелькнул краешек зеленой нижней юбки, а потом показалось и целиком зеленое платье, когда Слезка порвала перед черного балахона, являя скрытую за ним весну, а торговец книгами раскрыл глаза и увидел, что на него надвигается.