Татьяна Мастрюкова - Болотница [litres]

Я стояла неподвижно, боясь пошевелиться, еще минуту. И только потом изо всех сил зажмурилась и медленно-медленно обернулась.

Сглотнув неизвестно откуда образовавшийся в горле комок, я, вся трясясь от напряжения и волнения, осторожно открыла глаза.

Позади меня стояла моя мама.

Ноги грязные, в ссадинах. Тапочки она потеряла. Лак на ногтях облупился. Это первое, что я увидела.

И только потом посмотрела ей в глаза. Знакомые мамины глаза, разве что какие-то ошалевшие, будто от недосыпа. Часто моргающие. В уголке правого глаза набухла и скатилась по испачканной щеке слеза, оставляя светлую дорожку.

Она стояла растерянная, как не до конца проснувшаяся. Такая живая в своем дурацком грязном сарафане с оторванными карманами, сжимая и разжимая бессильно повисшие вдоль боков руки.

– Мамочка, – прошептала я.

– Вичка…

Я бросилась к ней и обхватила обеими руками, не выпуская, однако, крест и тетрадь. Прижалась крепко-крепко, ощущая живое тепло. Она так же крепко и одновременно ласково обняла меня в ответ и, поцеловав, зарылась носом в мою макушку. И было слышно, что она плачет, но не хочет мне этого показывать.

И запах у мамы был такой знакомый, родной, любимый мамин запах.

Никакой тины, никакого болота, никакой плесени, никакой тухлятины, которая пропитала, казалось, все вокруг в этой отвратительной местности.

И тут сердце мое снова упало, а затылок сильно сдавило от страха, как бывает, когда слишком туго стянешь резинкой волосы. Противного, тошнотворного страха.

Вырвавшись из маминых объятий, я резко развернулась и вскинула крест, который все еще не выпускала из руки.

Но тихие, едва слышно хлюпающие по болотной жиже шаги принадлежали не болотной нечисти.

С облегчением я выдохнула, меня словно отпустило, даже затылок перестало стягивать, и я начала опускать руку с крестом.

– Это вы! – обрадованно воскликнула я.

И все же странно, что призрак настолько напоминает реального, из плоти и крови, человека. И когда он движется по болоту, слышится, что ступают настоящие ноги, и трава приминается под ними, как под настоящими. И удивительно, что я сейчас об этом думаю.

– Не опускай крест! – предостерег меня Лоскатухин, остановившись в отдалении и не делая попыток приблизиться к нам с мамой. Наоборот, когда я сделала шаг к нему, он будто отодвинулся, сохраняя между нами дистанцию.

Мама молча подошла ко мне сзади и обняла за плечи, грея и охраняя. Я подняла голову и посмотрела на нее. Мамино лицо было печально. Она смотрела на Лоскатухина без удивления, но с какой-то горечью.

– Спасибо, спасибо вам! – горячо принялась благодарить я деда Евгения.

Мне хотелось обнять его или хотя бы пожать руку. Во мне опять поднималась эйфория.

Но наш спаситель оборвал меня не терпящим возражений тоном:

– Ступайте в деревню, немедленно. Она за вами не пойдет, да и Пират пока не пускает. Но коли останетесь дотемна, я уже не смогу ее сдержать. И сразу уезжайте! Чем дальше будете, тем слабее ее сила. Свезло еще, что дождей нет. – Он поднял голову к серому небу и повторил глухо: – Пока дождей нет…

– Вы так нам помогли! – снова горячо начала я.

– Нечего болтать попусту, – резко, почти грубо опять перебил Лоскатухин. Таким тоном он, наверное, при жизни гонял ребятишек с болота. – Ступайте!

И как-то неожиданно он оказался совсем далеко, у кустов, – тех самых, откуда появился. Повернулся к нам спиной, обернулся коротко через плечо и внезапно пропал, будто никогда его и не было. Растворился в переплетении ветвей и листьев. Мгновенно потерял четкость и объемность, будто кто-то взял и выключил его.

Только сейчас я заметила, что моя сумка валяется в луже и содержимое наполовину вывалилось в жижу. Ласково высвободившись из маминых объятий, но на всякий случай схватившись за край ее сарафана и потянув за собой, я шагнула к сумке. Не особо стараясь, отряхнула кое-как пожитки и сгребла в основное отделение, а дневник с самодельным крестом пристроила в наружный кармашек, чтобы легче было достать.

Закинула сумку на плечо. Мама еще раз крепко обняла меня, а я – ее, и мы, взявшись за руки, пошли по моим следам прочь с болота.

Вот мы миновали первый куст на границе леса и болота, где чуть подрагивала на ветру моя ленточка, повязанная рядом с обрывком маминого сарафана, и пошли уже быстрее, не боясь наступить в топкое место.

Вот показался куст, на котором закончилась мамина лента. Пестрый, словно усыпанный цветами, он выглядел очень нарядным. И был здорово похож на те обрядовые деревья желаний, которые до сих пор по языческой традиции украшают ленточками и лоскутками, загадывая желание. Я вспомнила, что читала про такие деревья. Они росли в строго определенных, шаманских, почитаемых и опасных местах, у источников, горных перевалов. И ленточки на них повязывали не абы какие, а специальным образом подготовленные.

Если задуматься, то этот куст обладает всеми признаками особого , и ленточки, получается, не случайно мы повязывали. И даже болотница не смогла побороть силу желания, загаданного в нужном месте в нужное время.

От воспоминания о только что пережитом мне снова стало жутковато и захотелось не просто прибавить шагу, а бегом бежать из леса.

Но едва мы дошли до украшенного куста, мама вдруг споткнулась. Она бы упала, если бы я не поддержала ее, и так сильно вздрогнула всем телом, что я испугалась.

– Вичка, я вижу! Я снова все вижу!

Она словно только что очнулась.

Мама схватила меня в объятия, крепко прижала и заплакала, громко всхлипывая.

– И телефон я посеяла, – смеясь и плача, сообщила она мне в макушку.

– Мамочка, да фиг с ним, с телефоном. Нам нельзя здесь оставаться, побежали домой! – как ребенка начала я уговаривать маму, тоже плача.

Мама послушно кивнула, и мы, не разнимая рук, поспешили по моим ленточкам из леса прочь.

Обнявшись, мы стояли у распахнутой калитки и смотрели на дом.

Ничто не указывало на то, что там вообще кто-то жил. Если бы до этого я не смотрела время на почти полностью разряженном телефоне, который в тот самый момент обиженно пискнул и сдох, то решила бы, что мы отсутствовали несколько недель, а никак не сутки.

Что за странная идея отправить свою семью в такое глухое место? Да, папе нравились медвежьи углы, но, однако, он не остался с нами, а сразу уехал. Уехал, зная, как сложно будет с нами связаться. И при этом не изменил своей привычке отключать на ночь телефон.