Мария Британ - Чувствуй себя как дома

Она не успевает закончить: в палату врывается Ди – растрепанная, запыхавшаяся, уставшая.

– О, у тебя гости. Я… подожду в коридоре, ладно? – Кивнув мне, Тора шагает прочь.

А я все пялюсь ей вслед и борюсь с желанием окликнуть. И плевать мне на Ди, гнущую пластилиновые, бескостные пальцы. Плевать, что она прилипла к окну и, кажется, не замечает меня. Мне страшно ее благодарить. Вдруг я ошибся? Какие отношения могут быть между тем, кто чуть не сдох, и его новым богом?

Тишина – та еще крыса. У нее длинные ноги и сильные мышцы. Она пинает нас с Ди в сторону недокитая, но ей не везет: мы недвижимы. Мы сломаны.

Спустя некоторое время я все-таки беру себя в руки и спрашиваю:

– Почему?

Ди поворачивается ко мне, растерянная, выцветшая, как старый календарь.

– Отомстила. Ты поддался мне, я – тебе. Да и вообще… Ты хотел умереть, что ли?

– Спасибо.

– Бруно ничего не заподозрил. Ты в команде, поздравляю, – произносит Ди высоким, чужим голосом. – Мне никто не помогал, Захар. Поэтому… Больше не будет поблажек, ясно? Небо, да я чуть с ума не сошла, пока ты проходил трассу!

– Ты… волновалась за меня? Почему?

Мой вопрос отпугивает ее. Она пятится, то открывая, то закрывая рот, перепуганная, поникшая, словно это ее едва не зарезала мухобойка.

– Я, пожалуй, пойду. И кстати, выглядишь дерьмово.

– Спасибо за комплимент… – Я старательно подбираю слова: кое-что уже давно не дает мне покоя. – Ваши с Торой имена как-то связаны? Почему вы выбрали такие… иностранные сокращения?

– Когда-нибудь мы рванем в Чикаго и станцуем там стриптиз. А девочкам, танцующим стриптиз, нужны красивые имена, – хохочет она и исчезает в коридоре.

Весь вечер я болтаю с Торой и отчаянно пытаюсь представить ее с Ди, понять их дружбу. Они для меня – как чай и апельсиновый сок – не-сов-мес-ти-мы-е. Я, к примеру, обожаю пить чай, и чтобы чашка была крохотная. А от апельсина у меня щиплет язык.

Тора хвастается, что подобрала ноты к «Квадратным глазам», что увлеклась шитьем. Но обо всем этом она говорит с долей грусти: за последний месяц Тора не написала ни строчки.

Перед сном ко мне заглядывает доктор и делает перевязку.

– Не понимаю вас, – причитает она, заправляя за ухо седую прядь. – Зачем гробить себя, если можно просто подождать?..

– В моем случае ждать – это то же самое, что и гробить, – усмехаюсь я.

Тора, бледная, помятая, обнимает скрипку так нежно, как маленькие дети обнимают плюшевых медведей.

– Не выспалась? – спрашиваю я.

– А что? Тебе не нравятся мои квадратные глаза ? Зажмурься.

Тора гладит меня смычком по щеке и – начинает играть.

Едва уловимые, робкие звуки вспыхивают передо мной красными пятнами. Я мысленно рисую из них девочку-Хлопушку.

В висках стучат строки из моих любимых «Квадратных глаз», и я бы спел, если бы не высох, как лужица под палящим солнцем. Музыка ускоряется, я вот-вот ее упущу. Она течет сквозь пальцы, сквозь потрескавшийся корпус и далеко-далеко внизу встречается с корнями деревьев. Как же им повезло!

Когда-то Тора танцевала под эту песню. Когда-то Ворон боялся выдать себя скрипом лестницы и спугнуть нас. Когда-то я целовал Хлопушку, а она говорила о чайниках.

Так по-детски. И поэтому так безошибочно и больно.

Музыка затихает, но я хочу продолжения. Торина версия песни мне нравится больше оригинала. И пусть она без слов – я сочиню их мысленно.

– Не подглядывай, – шепчет Тора.

Нечто мягкое и пахнущее яблоками касается моих губ – нечто, до боли напоминающее сладкую вату и волосы Хлопушки. Я жадно втягиваю воздух. Он мой. Он пахнет тем, что всегда было моим.

Я нащупываю здоровой рукой талию Торы.

– Остановись… Что ты чувствуешь?

«Сладкая вата» щекочет мою шею.

– Твои волосы, – улыбаюсь я и открываю глаза. Передо мной – кусочек пушистой ткани. – Что это?

– Хвост. Я ведь шью кота. Думаю назвать его Облаком.

– А где старое Облако?

– Протерлось. Улетело. – Тора внезапно серьезнеет. – Иногда нужно просто закрыть глаза, и тогда ты поймешь, что все не так страшно.

– Даже если ты провалился в помойную яму?

– Именно. Когда ты зажмуришься и забудешь об отвращении, помойная яма превратится в детскую кроватку.

– Ты пробовала? – с подозрением щурюсь я.

– Дурак!..

Посидев со мной еще немного, Тора отправляется на задание, а я жду перевязку и запихиваю в себя лекарства, оставленные доктором. Если бы я их не пил, то, наверное, они бы не поместились ни в шкафу, ни в ванной.

Но я закрываю глаза и дышу.

Ты права, Тора. Это помогает мне с самого детства.

Прогулка с Ди превратила меня в вакуумную коробку. Кто я? Зачем я? Почему мне снятся дома? Регулярно. Я боюсь засыпать, боюсь снова гореть, боюсь маминых слез, пепла, чужака в пыльных сапогах.

Я не пишу уже третий день. Реальность расслоилась на мой вымысел и вымысел тех, кто действительно существует: Темыч, его родители, Лида, Вячеслав, Ди – шарики в колыбели Ньютона. Двигаются по инерции. Говорят – тоже. Еще немного – и я присоединюсь к ним.

Дни увариваются, как манная каша с комочками. Я тону в ней. Захлебываюсь.

И все чаще думаю о Вячеславе. Он что-то скрывает и специально пригласил меня туда, или я сама себя пригласила. Безумие.

Облако спит со мной. По вечерам я смотрю на него и пытаюсь вспомнить что-то, кроме белого пятнышка и стеклянных глаз. Мама жарила блинчики? Целовала меня перед сном? А что насчет велосипеда и скрипки? Где пропадал папа?

Иногда я нащупываю нить – смутный образ маленькой, худенькой женщины. А голос… Голос кактусом вгрызается в пол – попробуй перебей.

Голова звенит будильником. Все время. Словно кто-то воткнул мне в уши наушники и заклеил пластырем.

Дом общается со мной через часы. Я такая же, как Ди, такая же, как мама. Просто выросла среди мертвых многоэтажек и не заметила, как оглохла.

Изо дня в день я проклинаю ноутбук, подавляю желание раздолбать его до консистенции гречневой каши и утопить в море. Сколько бы я ни сидела перед ним, сколько бы ни щелкала по клавиатуре – тщетно.

Самое страшное – это когда писатель заканчивается вместе с пастой в ручке. Мне нечего сказать. Я потратила все мысли. Отдала их домам, сама того не подозревая. Глупая… Думала, заключу поселок в книгу, но на самом деле он заключил меня.

На четвертый день без слов я решаюсь. Если я и правда чокнулась, хуже уже не будет.

Я хватаю Облако и выныриваю из комнаты. На часах – семь утра. «Свежесть» проглотила всех и дремлет. Даже Темыча не видно.

Я кутаюсь в кофту. Ветер причесывает деревья с такой силой, будто мечтает унести их с собой, а я мчусь к моему дому.

Облако бьет меня хвостом по лодыжке. Догадывается .