Мария Британ - Чувствуй себя как дома

Ночью был дождь. Я шлепаю по грязи, как по скользкому языку. Это обгоревший монстр его высунул, чтобы побыстрее добраться до нас с котом. Покореженные ворота машут мне, холм обнимает тенью. Холод обжигает кожу и впитывается, как ядовитый крем, спешит в гости к подрывнику.

Тик-так. Тик-так.

Стук-стук. Стук-стук.

Здравствуй, друг. В какой комнате я играла с Облаком? В какой пряталась под кроватью?

Пламя замуровало мое прошлое, и лишь тиканье стелется мхом по кирпичу. А еще… что-то дикое. Скрип – робкий, но разумный. Это голос живого существа.

Ди была права.

Я отгоняю паршивые мысли и погружаюсь в полумрак дома. Прислоняюсь ухом к влажному кирпичу.

Его зовут Ворон. Я… услышала .

Имя превращается в цепочку и обматывает мою шею. Я ощущаю себя обычной вещью – картиной, фотографией, заржавевшим граммофоном, поцарапанной пластинкой, камешком. Мы связаны с Вороном. Я пропитана им, а он пропитан мной. У нас общие легкие, общее сердце, общие нейроны. Вот почему Аня-подрывник не давала мне покоя. Она ждала, когда я очнусь.

А я продолжала прятаться под кроватью, несмотря на то что той самой кровати давно нет.

Я обнимаю Облако крепче.

Ворон что-то шепчет. Что-то важное. Я узнаю сиплый тембр и интонации, мягкие и густые, как жидкая карамель. Прошлое проходит через поры тонкими нитями, и я молюсь небесам, чтобы они не оборвались.

Дом говорит неразборчиво. Или я оглохла, чересчур долго блуждая там, где тикает только будильник.

– Я скучала, – произношу я.

Тишина.

Поздравляю, Аня. Ты треплешься со своей тенью в заброшенном доме.

Я прикрываю глаза. Нет, Ворон здесь. У нас же общее сердце, и оно барабанит виртуознее любого рок-музыканта.

– Подросла немного, да? И… Представляешь, книжки начала писать.

Если бы Рита меня увидела, точно бы вызвала скорую. Да я и сама сомневаюсь, что обойдусь без смирительной рубашки.

Радует одно: полотенца нигде нет.

Я сажаю Облако на подоконник. В заброшенном доме, в пыли и плесени, кот выглядит как свой . Он подружится с поломанным граммофоном и золотыми цепочками, оплетающими пол вместо паутины. Чьи-то дары в обмен на чьи-то мечты. Если бы я была туристом, удивилась бы, почему украшения до сих пор не своровали… но… турист из меня плохой. И я клянусь, живые стены защищают лучше самых надежных замков.

– Мне не о чем писать, – заявляю я громко и четко. – Нет, не так. Я не могу писать.

Тысячи моих клонов произносят то же самое в соседних комнатах.

– Я дарю тебе Облако. Ты… рад?

Ничего не меняется: Ворон не рушится, не выгоняет меня, не кричит, даже не скрипит. Лишь бойкое «тик-так» никогда не заглохнет.

Я поднимаюсь на второй этаж. Мне хочется найти осколки посуды, лоскуток маминого платья, корешок старой книги, воссоздать из пепла частичку сгоревшего мира. Но в доме пусто, если не считать покореженной плиты, полуразрушенного балкона и кровати, больше похожей на ежа из-за пружин и железок.

Что, если я пряталась под ней?

Когда в каком-нибудь фильме герой вспоминает, кем был, на экране тут же вспыхивают сцены. И если моя жизнь – кинолента, я отыщу режиссера и заставлю его включить этот проклятый видеоряд. Но пока я не добуду доказательства, мне придется исполнять роль зрителя. Роль внезапно уволенной актрисы.

Нет, бесполезно.

Я прощаюсь с Вороном, в последний раз глажу Облако и возвращаюсь в поселок. Потеплело – я снимаю кофту.

Возле «Свежести» я натыкаюсь на Илону, которая, наоборот, ежится и укутывается в плед.

– Пройдемся? – закусывает губу она. – Давай на «ты», ладно? Надоело «выкать»… Где была?

Мы идем по узенькой тропке в сторону моря. Илона – впереди.

– Гуляла.

– В заброшке?

Я не отвечаю – ее любопытство раздражает сильнее молчания Ворона – и сую руки в карманы. За забором шумят волны, только теперь они не шепчут мне истории. Магия моря еще спит, но одно я знаю твердо: при пищевых отравлениях нужно принимать активированный уголь. При других – добро пожаловать в сожженные дома.

Илона резко притормаживает. Я врезаюсь в нее и морщусь:

– Что-то не так?

– Паша – мой второй муж. Мой второй Паша , – сглатывает она. – А первый… Серфингистом был. Мы влюбились друг в друга моментально. Его непослушные волосы – все, что я запомнила в день нашего знакомства, но этого хватило. Я приехала сюда отдохнуть, искупаться в море, а в итоге… в итоге обратные билеты так и не использовала. Я пробовала сама прокатиться на доске. Чуть шею не свернула, Паша вовремя подоспел. Мы выползли на берег, и он заявил, что верит в меня. Что обведет в календаре тот день, когда я поймаю волну, и мы будем праздновать его каждый год. Перед заплывами он целовал меня в лоб. Глядел – внимательно-внимательно, будто видео глазами снимал. А я падала и падала. И до бесконечности – синяки, гематомы или растяжения. Море било беспощадно, хлестало по ногам и лицу. Но я не сдавалась – жуть как хотелось праздника. Паша ведь обещал. И не обманул. Когда я поймала волну, он подарил мне новехонькую доску. С кольцом обручальным в придачу. Мы расписались по-тихому, без гостей, и я переехала к нему. В поселке все чаще… умирали дома. Потерпевших переселяли в общежития на побережье. Милиции до происходящего не было никакого дела. Первое время мы удивлялись, потом – привыкли. Спасатели многим давали визитки. Мол, если заметите что-то странное, звоните. Мы позвонить не успели. Мало кто успел. Дом нас запер. Пашу чуть не прибил шкаф. На его маму свалилось зеркало. Меня – плита обожгла. Конфорка сама включилась. Короче, заболел дом. Точнее – Птица. Паша почему-то так его окрестил. Спасатели приехали быстро. И снова огонь. Соседи толпились у нашего участка, наблюдали за тем, как погибает очередное нечто . Нам предложили комнату в общежитии, но кроме Птицы у нас была еще и маленькая заброшенная хижина. Повезло. Только вот… Паша заикаться начал. Буква «Д» в горле застряла. Ни туда и ни сюда – никак не мог ее выкашлять. «Д-д-дом». Так он стал называть лачугу с тараканами. Мы отстроились – заработали на продаже винограда. Редкие сорта выращивали. Радовались, как ненормальные. Пригласили всю улицу в гости – новоселье праздновать. Лачуга превратилась в «Свежесть». Темыч родился. А Паша… Паша потом утонул. У нас море редко штормит, а он любил волны. Лучший серфингист – так о нем говорили. Мечтал продемонстрировать мне, на что способен, да погода не позволяла. И тогда мы загадали желание. Отнесли Ворону – да-да, твоему Ворону – доску. Его первую доску. До этого все было хорошо: мы много чего просили у домов, и они нам помогали.

Илона горько фыркает. Море шумит все яростнее. Злится: жена серфингиста раскрыла его тайну.

– Что, Аня? История не понравилась?