Мария Британ - Чувствуй себя как дома

Лиду учили бороться. Еще в университете она вызубрила все болевые точки. Если ударить в солнечное сплетение, человек согнется или упадет на колени. Если попасть в углубление внизу шеи, противник начнет задыхаться. Если заговоришь о его бывшей, с которой они вчера расстались, или о паршивой работе, победа обеспечена. Лида всегда знала, на что давить.

Ты умеешь волноваться? Надо же.

Она любила Бруно и вряд ли решилась бы на запретный прием. Но… Он собирался убить дом. Ее родной дом.

Четырнадцать лет назад Лида обнаружила болевые точки и у себя. В университете учили: «Не рассказывай никому, как сильно ты боишься высоты, – друг подарит тебе билеты на прыжки с парашютом, а враг этот парашют проткнет». Но рассказывать и не пришлось. Перед глазами у Лиды все кружилось, в ушах звенело. Один раз она даже упала на работе – ни с того ни с сего, просто потеряла равновесие. А ведь майору милиции нельзя болеть. Звездочка на погонах ничего не стоит, если тебя рвет, а щуплая девчонка – новоиспеченный сержант – стучится в дверь и предлагает вызвать врача.

Но звон в ушах быстро прекращался. Все налаживалось до следующего приступа.

По вечерам Лида частенько приглашала к себе пятилетнюю девчонку с соседней улицы – Тору. Учила ее играть на скрипке и читать музыку.

По понедельникам – Паганини.

По вторникам – Тартини.

По средам – Вивальди.

По четвергам – Бах.

По пятницам – Бетховен.

Дом впитывал в себя ноты, полнился ими. А Лида пыталась разобраться, какая ее музыка. Веселая? Грустная? Ритмичная?

Тора с трудом удерживала огромную для детских ручек скрипку, но уже делала успехи. Без сомнений, ее музыкой была «Дьявольская трель».

Приступы учащались. В ушах звенело сильнее обычного. Дни Паганини, Тартини, Вивальди, Баха и Бетховена смазывались, выцветали, фальшивили, как ненастроенные инструменты.

– Что с тобой? – спросила Тора пятничным вечером и спрятала скрипку в футляр. – Ты очень бледная.

– Устала, наверное.

Лида прислонилась к стене. Кухня вытанцовывала джайв, словно живая. Словно она носила погоны. Словно играла на скрипке.

– Мы встретимся завтра?

Лида сползла на стул и промямлила:

– Я… я позвоню тебе, детка.

Круг замкнулся. А по диаметру – участок, приступы и ноты. Много-много нот. Дни тянулись медленно. Лида все реже брала в руки скрипку и все чаще пила вино. Она наслаждалась игрой Торы, но сама не притрагивалась к инструменту.

Проклятый джайв не прекращался.

Внезапно Лида поняла: ее музыка не веселая, не грустная и уж тем более не ритмичная. Это пьеса «4′33″» Джона Кейджа, где нет ни одной ноты.

Лида стремительно теряла слух.

Поселок наполнился водой. Как бы громко Лида ни включала радио, как бы звонко ни хохотала, пьеса «4′33″» погружала ее в вакуум. Джон Кейдж хотел, чтобы люди насладились окружающими их звуками. Но в поселке кто-то каждый день убавлял громкость. Это как уезжающий поезд – не догонишь, не старайся.

– У вас болезнь Меньера. Двусторонняя патология, редкий случай, – сообщил врач, когда Лида прошла обследование и в сотый раз явилась к нему на прием. – Проблемы с внутренним ухом.

Не догонишь. Нет, в тот момент Лида не сидела в кабинете доктора – она топталась на платформе, а где-то у горизонта мчался поезд.

– Ваше головокружение, тошнота, слабый вестибулярный аппарат – это все от болезни. Я пропишу вам препараты, которые снимут симптомы. Потеря слуха – необратимый процесс, но мы попробуем его приостановить.

Лида взяла больничный. Тора по-прежнему навещала ее по вечерам – играла строго по расписанию. Среда? Вивальди. Понедельник? Паганини. Поэтому Лида не путала композиции, даже когда звенело в ушах. Она пыталась уследить за руками Торы, за мелькающим смычком, за нотами, но поезд отдалялся. У Лиды появилось новое расписание.

По понедельникам – Кейдж.

По вторникам – Кейдж.

По средам – Кейдж.

По четвергам – Кейдж.

По пятницам – Кейдж.

Тора предложила Лиде переписываться в блокноте, но та отказалась. Она не больная. Поезд еще мелькает на горизонте.

– Сложно давать прогнозы, – говорил врач. – Возможно, вам придется задуматься о слуховом аппарате. Если у вас подвижная работа, не выбирайте карманный. Заколка – в самый раз, будет лучше держаться.

Он назначил ей лекарства, но… Лида боялась. Вдруг вместо того, чтобы сорвать в поезде стоп-кран, доктор прибавит скорость?

Пролетело пять месяцев. Одним осенним вечером – вечером Паганини – Тору привел высокий полный мужчина. Лида насторожилась: раньше это делали родители. Тора отправилась в кухню, а незнакомец так и не сдвинулся с места.

– Герр Шульц. Можно просто Бруно.

Лида не расслышала и мысленно чертыхнулась.

– Повторите, пожалуйста…

– Бруно.

– Зайдете? – Лида кивнула в сторону кухни. – Я заварила чай.

– Нет-нет, я погуляю. Голова болит. Сколько вы занимаетесь? Час?

– Да. Где Торины родители?

– Попросили посидеть с малюткой, – объяснил герр. – Они сегодня в вечернюю смену.

– Измену? Вы о чем?

– В вечернюю смену.

Лида покраснела. Весь вечер она чувствовала, как горят щеки. Музыка все больше отдалялась. Поезд украл ее, подарив взамен звон в ушах. Таблетки не помогали.

Когда мучительный час подошел к концу, Бруно забрал Тору. Лида попрощалась с девчонкой и новым знакомым, а сама накинула куртку и побрела к морю. Может, хотя бы там она не будет так остро ощущать, что проиграла в гонках с поездом.

Пляж опустел и преобразился – октябрь был в самом разгаре. Лида устремилась к воде. Ветер дышал солью, море шумело. По-прежнему. Вот она, самая прекрасная мелодия в мире.

Лида с наслаждением втянула воздух.

– Скучаете? – прервал идиллию голос.

Бруно поравнялся с ней и замер.

– Как вы меня нашли?

– Поверьте, я умею искать.

От его «умею» у Лиды по спине поползли мурашки.

– А что вы еще умеете? – Она присела на корточки и окунула ладони в воду.

– Абсолютно все. Только скажите, чего бы вы хотели?

Лида усмехнулась. Холод обжигал кожу, мозоли от струн пекли. Скоро они исчезнут, как и звуки.

– Вы не волшебник, герр Шульц.

– Ошибаетесь.

– Тогда подарите мне лосины.

– Лосины? – опешил он.

– Да. Цвета осеннего моря.

– И все? Вы что-то скрываете, верно?

Лида подняла голову и взглянула на герра Шульца. Этот огромный мужчина не мог быть врачом. А если он не врач, то и не волшебник. Бруно молчал, и Лида вновь отвернулась к воде.

– Я лучше волшебника, – раздалось рядом с ее ухом. Бруно поставил на песок коробочку с золотистой надписью Zahnrad. – Храните их и ни в коем случае не выносите из дому.

– Что там? – спросила Лида, но Бруно уже шагал прочь с пляжа.