Бентли Литтл - Сущность [litres]

Это была странная постройка, сложенная из палок и сухих ветвей, примитивное убежище, более похожее на дикие заросли окружающей пустынной местности, чем на обиталище человека. Если бы не исходящее изнутри шалаша красноватое свечение, Уэрта его, наверное, даже бы не заметил.

Однако он заметил, и шалаш ему не понравился.

От вида необычного убежища Мигелю стало не по себе, хотя он и не смог бы объяснить почему, а этот красноватый свет, казалось, исходил из самого ада.

Его первым побуждением было повернуть назад и увести своих солдат как можно дальше. Но он был командиром, которому король поручил исследовать эти северные земли, и его долг состоял в том, чтобы изучать все, что попадется ему на пути, каким бы противоестественным это ни казалось.

Однако было бы неосмотрительно подвергать кого-либо из его людей еще бо́льшему риску. Перед Уэртой было нечто неведомое и, скорее всего, опасное. Так что лучше всего зайти в шалаш в одиночку и определить, таится ли там опасность, в то время как они будут ждать снаружи, готовые прийти на его зов, если он прикажет.

Мигель отдал свой факел одному из них, дал указания, затем, держа в руке шпагу, нагнулся и вошел внутрь.

Свечение, как он заметил сразу, исходило из вырытой в самом центре шалаша ямы, в которой тлел огонь. Здесь не было ни одной живой души, а единственным предметом обстановки был маленький столик, сооруженный из ветвей и стоящий рядом с плоским камнем, который, по-видимому, служил стулом. На утоптанном земляном полу валялись кости, человеческие кости, а в тлеющем огне лежала почерневшая кисть человеческой руки, на которой еще сохранились остатки плоти.

Что это за место? Этого Уэрта не знал, но понимал – здесь живет зло. В этом он был уверен. Он ощутил присутствие какого-то нечистого, богомерзкого духа и быстро вышел на улицу, испытывая страх и надеясь, что его душу не осквернила близость к такому злу.

Снаружи двое его людей сражались на шпагах.

Мигель не понимал, как это могло произойти за те несколько мгновений, что он провел в шалаше, но, едва выйдя, увидел шеренгу своих солдат, стоящих к нему спиной в то время, как с другой стороны этой шеренги слышался лязг стальных клинков. Протолкавшись между спинами, Уэрта увидел Фернандо де ла Крус и Гектора Барбару, двух его самых лучших и преданных воинов, сражающихся на дуэли, и, судя по всему, не до первой крови, а до смерти.

Это были совершенно неподходящие время и место для поединка на шпагах, и даже если эти двое затаили друг на друга какую-то обиду – а насколько знал Уэрта, это было не так, – сейчас был не тот случай, чтобы квитаться между собой. Сейчас они должны были противостоять другим силам, сражаться в сумрачной битве против незримого зла. Так что они просто обязаны отодвинуть свои разногласия в сторону, пока не будут решены более важные вопросы.

Но ни Фернандо, ни Гектор явно не собирались заканчивать дуэль. И тот и другой знали, что их командир рядом, и при обычных обстоятельствах уже одно его присутствие заставило бы их остановить бой. Однако, похоже, они были охвачены горячечным неистовством, и все их внимание было сфокусировано исключительно друг на друге. То, что это произошло за столь короткое время, как и то, что остальные солдаты просто стояли и молча смотрели, как они бьются, даже не пытаясь вмешаться и разнять, невозможно было объяснить сколько-нибудь здраво. Мигель был уверен, что этот бой связан с безумством, охватившим коней, и ужасом, царящим в шалаше, и знал – знал точно, – если он сейчас же не положит этому конец, зло распространится и дальше.

Уэрта выступил вперед.

– Остановитесь! – приказал он. – Прекратите поединок! – Но ни один из двух солдат не обратил на него ни малейшего внимания.

Мигель почувствовал, как в нем нарастает гнев. Он еще раз приказал им остановиться, а когда они не подчинились, впал в ярость и выхватил собственный клинок.

– Я приказываю вам опустить шпаги! – крикнул он.

Как фехтовальщик Уэрта далеко превосходил любого из солдат своей роты. Это и было одной из причин, по которой его назначили капитаном. Ему уже доводилось применять свои фехтовальные навыки на деле, и его люди знали – у него есть и воля, и способность осуществлять наказание за любые прегрешения.

Но все равно продолжали сражаться.

Хотя поначалу силы противников были равны, сейчас, похоже, Фернандо имел преимущество, в основном благодаря тому, что стоял на пологом склоне чуть выше. Он довольно глубоко рассек правую руку Гектора, и рана кровоточила, пропитывая рукав. В колеблющемся свете факелов кровь казалась черной и блестящей. Однако Гектор, рассвирепевший из-за того, что противник нашел брешь в его обороне, схватив шпагу обеими руками, преодолевал невыгодность своего положения рьяно и энергично. Он сделал отчаянный выпад и торжествующе завопил, когда его шпага вонзилась в ногу Фернандо.

Тот качнулся вбок, но не упал, и Уэрта опять приказал солдатам прекратить поединок.

Они снова не обратили на него внимания.

Объятый гневом, таким неистовым, что у него напрягся каждый мускул, Уэрта шагнул вперед и с яростным воплем рубанул по шее Гектора. Он был силен, его удар – сокрушителен, лезвие клинка остро, и все же ему не удалось отрубить голову Гектора сразу. Шпага застряла в шее солдата, и ему пришлось выдернуть ее, чтобы рубануть опять. На сей раз голова Гектора свесилась назад, все еще держась на тонкой полоске кожи и плоти. Однако еще один удар полностью отделил ее от тела, и она, упав на землю, один раз подпрыгнула, после чего тело также повалилось навзничь.

К этому моменту Фернандо уже упал – из-за раны в ноге или из-за вмешательства своего капитана, Мигель не знал. Но что он знал точно, так это то, что Фернандо должен был умереть, и когда солдат начал вставать, дважды быстро пронзил его клинком, оба раза воткнув шпагу ему в грудь. Солдат упал на спину, бездыханный, и, хотя он был уже мертв, Уэрта продолжил рубить его тело, отсекши сначала кисти и ступни, а потом и оставшиеся части рук и ног, пока тело Фернандо не превратилось в похожий на колоду окровавленный обрубок, окруженный кусками разрубленных конечностей.

Наконец Мигель остановился, тяжело дыша и вытирая лицо, хотя на его руке крови было еще больше, и он только ее размазал. Остальные солдаты смотрели на него с потрясением. С потрясением, но без неодобрения. Похоже, они были удивлены тем, что он сделал, но не осуждали, и, несмотря на то что видели, как он зверски зарубил их товарищей, несмотря на то что сам он понимал, что зашел слишком далеко и что то, что он натворил, было не только неправильно, но также и грешно и представляло собой абсолютное безумие, на их лицах отражалась безмятежность. Такая же, с которой они безучастно наблюдали за поединком двух своих собратьев.