Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Пусти! Дрянь! Козёл!

Ударом кулака её отшвырнуло, стукнуло затылком об стену. За что?

– ТЫ НЕ ХОРОШО ВЕДЁШЬ СЕБЯ, ДЕТКА! ЗНАЕШЬ КТО ТАКОЙ КОЗЁЛ? А Я ЗНАЮ! Я всё-всё…

– Не надо! – Маша сползла по стене.

Грубые руки потянули вниз, дернули трусики.

– …знаю, что ТЕБЕ НРАВИТСЯ! ТЫ ВЕДЬ ЛЮБИШЬ, КОГДА МАЛЬЧИШКИ С ТОБОЙ ЭТО ДЕЛАЮТ!

– Нет! Нет! – хрипнула Маруся на пыльной, заросшей сорняком дороге.

– Да! Да! Я люблю! Отстань, козёл! Я убью тебя! Я тебя ненавижу! – кричала девочка в ванной. Она видела каждый волосок на потной груди. Каждый толчок внутри неё отзывался досадой и болью.

Уголком сознания она услышала, как хлопнула входная дверь.

– Мама! Помоги! Мама!!!

Потом, забившись в холодный угол ванной, она зажимала уши, чтобы не слышать драки, не замечая, что сидит в лужице крови. Мать материлась по-шорски и отбивалась полотенцем. Маруся не хотела слышать этого звука. Осторожно поднявшись, быстро оделась и выскользнула на улицу…

В стерильной, сверкающей белизной палате, накрытая до подбородка простыней мать казалась маленькой и совершенно беспомощной. Только смородины глаз буравили насквозь, обвиняя. С утра шёл снег. Последний мартовский и абсолютно белый. Яркое солнце обещало скорую весну. И от этого снег становился ещё более виноватым за своё присутствие на свете. Маруся делала вид, что ищет в глазу соринку, прячась от чёрных смородин.

– Что ты им сказала? – спокойно спросила мать.

– Была на танцах.

Смуглая рука выползла из-под простыни и больно сжала колено:

– Ты была на танцах. И ничего не видела. Ничего не было. Забудь. Ничего не было.

Маруся кивала, понимая, что в очередной раз совершает что-то некрасивое. Предательство. Пётр трижды отказался от Христа. Маруся четыре раза от матери. Впервые, когда потихоньку выскользнула из дома. Мать, защищая её, подставилась под нож, а она просто сбежала. Но об этом следует забыть. Второй раз, когда согласилась, что это так. А снег растаял очень быстро. О нём тоже не надо вспоминать. Третий раз, когда забыла о двух первых. Она была на танцах. Для всех, кроме мамы… и дяди Коли. Сербегешев выслушал молча, хлестанул полстакана водки, оделся в парадное, хотя никуда до этого не собирался. Затаив дыхание, Маруся всхлипывала, размазывая слёзы. Участковый внезапно подошёл к столу, хряпнул ещё полстакана и заорал:

– Понимаешь, что произошло?! Если всё всплывет в суде? И всплывёт. У нас любят ковыряться в грязном белье. Тебе – как тогда жить?!

Маруся кивала, сдерживая рыдания.

– Ты была на танцах, – интонация напоминала мать. – Всё, что требуется – утверждать только это. Ещё лучше – пара подруг с тобой. У тебя есть подруги? Настоящие? Ясно? Просто пьяная ссора… Ничего не было, – и полушепотом, – об остальном позабочусь…

В четвёртый, когда мать лишили родительских прав. Пьяная ссора. Всего-навсего. Мать-алкоголичка. И Маша нашла это справедливым.

– ЭТО ТЫ УБИЛА МЕНЯ! – говорил разложившийся мертвец. – ТВОЙ ДЯДЬКА С ДРУЖКАМИ ПОВЕЛИ МЕНЯ В ЛЕС И ИЗБИЛИ ДО СМЕРТИ! ПОНИМАЕШЬ? ДО СМЕРТИ! НО ЭТО ТЫ СКАЗАЛА ЕМУ! ТЫ УБИЛА МЕНЯ, ДРЯНЬ!

Маруся подняла заплаканное лицо. Все трое обступили тесным кольцом, и каждый произнёс проклятие, после которого жить не стоило:

– ТЫ УБИЛА НАС! УМРИ!

Над ней поднялись три ножа, и девушка потеряла сознание…

…«Уколите меня! Уколите! Иначе убью!»

– Заткнись, засранец!

«Кто? Зачем?».

– Прощай, родной. Там свидимся, – ухмыляясь, Отто поднял топор. – Помнишь? Напоследок, думаю, тебе приятно будет узнать, что всех их убил ты. Убил и расчленил. Твои руки – мои руки. Твой голос – мой. Даже твоё дерьмо тебе не принадлежит. Не пора ли поменяться?

«Нет! Ты не посмеешь!»

– Насмешил. Всё кончилось, Ваня. Ты умер! Тебе даже больше не нужен укол. Чувствуешь?

«Нужен! Уколите! Я хочу вновь испытать это! Не могу! Не чувствую! Уколите!»

Лезвие топора качнулось вниз, отсекая мир.

– Гут! – Отто расслабился. Наконец-то он избавился от него. «Мы избавились, – напомнил себе. – Стол накрыт. Мы ждём, Хозяин…»

– … Папа! Тятя, наши сети притащили мертвеца, – хихикнуло рядом, и из плюющихся пенкой кустов выступили две девочки с бантами в косичках.

– Оля? Люда? – Борис удивлённо вскрикнул, не веря своим глазам.

– Мы ждали тебя, – защебетали дочки. – И мама ждала. Неужели ты забыл? Мы хотим играть!

Балагур рассматривал стоящие перед ним существа, чувствуя, как холодный пот приклеил к спине рубашку. Легче сто раз видеть, как катится по дороге голова монстра, чем такое! Теперь их можно различить. Оля – та, чьи покрытые плесенью банты рассыпались трухой на ветру, а из-за сгнившей коросты губ выступают мелкие зубы. Все, кроме двух передних. Люда – нечто вязкое и раздутое. Жирные, голодные личинки, извиваясь колечками, шевелились на шее. Но это были его дети! Его мёртвые дети. ОНИ МОГУТ ВЕРНУТЬСЯ, ЕСЛИ ЗАХОЧЕШЬ, правильно? Они вернулись.

Оля, как раньше, быстро почесала носик, сдирая его с лица, оставив тёмную дыру и исследуя её пальцем.

– Извини, папа, я помню, что ковыряться в носу некрасиво, но эти забавные козявки по-прежнему немного солёные.

– Что с тобой, папа? Ты нас не узнал? Неужели думал, что мы не изменимся, столько лет оставаясь там, где темно и сыро?

Люда шагнула вперёд и вытянула облепленные личинками руки.

– Возьми на ручки, папа! Возьми!

– Да, да. Конечно, – Борис подал руку мёртвой девочке, не стараясь унять дрожь. Пальцы ходили ходуном. – Я помню вас. Я ждал. Иди ко мне, малышка.

Их руки соединились, и личинки сразу же заволокли его пальцы, стремясь к новообнаруженной территории. Не замечая их, Борис шагнул к дочери, обхватил её, поднял на руки, прижимая к себе, как самый дорогой подарок.

– И меня! И меня! – подбежала Оля.

– Сейчас, сейчас, – незаметно скатывались слёзы. Они рядом! Они опять вместе. Навсегда! – А где мама? Она здесь?

Порыв ветра раздвинул кусты. Борис затрясся и закричал, выронив дочь. Кэт закончила процесс разложения, с лысого черепа, обтянутого остатками дряби свисали редкие спутанные волоски. Мертвец направлялся к нему, неловко подёргивая свёрнутой набок головой, неся с собой запах тлена. Запах смерти.

– ВОТ МЫ И ВСТРЕТИЛИСЬ, ЛЮБИМЫЙ!

– Нет! – закричал Балагур. – Я не могу! Не хочу так! Убирайтесь назад!

Он размахивал руками, пытаясь отгородиться от мёртвых, увидел на ладонях копошащиеся личинки и завертелся, смахивая их и топча ногами.

– Это ты убил нас, папа, – серьёзно сказала Оля.

– Ты должен умереть или стать вечным. Выбирай, – согласилась Люда.

– ИДИ К НАМ, ЛЮБИМЫЙ! МЫ СТОЛЬКО ЖДАЛИ!

И Борис понял, что не может дышать. Обступившие мертвецы проворно обшарили тело, вездесущие пальцы добрались до лица, впихивая пальцы в рот, ноздри, глаза.