Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Именно поэтому чуть позже Генка рассказал зэку всё, что знал о ПБО, он понимал своё неприглядное идиотство в его глазах, но находил там удивлённое одобрение, когда что-то непонятное Петру связывалось с конкретными событиями, объясняя их.

Рация в кабине машинистов не работала, зато там нашлись тёплые, пахнущие солярой фуфайки. Маруся, переодевшись, давно спала на самодельном топчане. Молчун сидел на полу у неё в ногах, приоткрыв дверь из кабины, курил, бросая окурки во внутренности экскаватора, напоминающие маленький завод. Пахучая фуфайка согревала тело… Он рассказывал Петру откуда взялось ПБО, почему ожили его мёртвые дружки и как получилось, что вертолёт гонялся за ними, ответил на вопрос о гранатах. Уставая смотреть на расположившегося в кресле машиниста зэка снизу вверх, разглядывал за разговором приборы управления: лампочки, рычажки на панели, длинные чёрные рычаги с набалдашниками, напоминающими автомобильный переключатель скоростей, попутно любовался зарницей. Заходящее солнце, повиснув под бесконечно длинной стрелой экскаватора, падало за ковш, окрашивая блестящим пурпуром витражи кабины.

Пётр, в свою очередь, время от времени, щёлкал рычажками, напряжённо уходил в себя, стараясь одновременно слушать, словно вспоминал что-то полузабытое. Он, оказалось, двенадцать лет назад несколько месяцев проработал на экскаваторе, на обычном – маленьком и менее комфортабельном. Молчун остановился, не зная как закончить, а Пахан нашёл-таки, где включаются прожектора. Щёлкнул, уплотняющаяся темнота вокруг экскаватора осветилась неестественно ярким накалом. Чётко, до царапин на зубах, выпрыгнул из темноты ковш. В вычерпанной ямке стало можно рассмотреть каждый слюдяной камушек. Ёмко и конкретно Пётр закончил за него:

– Так и думал, что начальник ваш ссучился. Все они козлы, блин. Нам фуфло толкали про шахты, нах. Я свой гнойник там сковырнул. Радиация, на. Мы горбатили по отходам опрежь станции. Года три назад. Думал – сифилёк. Что же раньше на шухер не сел, на? Жопой ставил – сифилис… Здорово скопытили вертушку? Так им. Слышь, может сботаешь своему корефану из комитета слово за меня? Помогал же… Дожить по чистому хочется. Я и маляву могу скатать про отходы… Сечёшь?

– Посмотрим, – Генка устало кивнул. Жутко хотелось спать. Он выговорился и как-то опустел. Болели ладони и ноги, тяжёлая голова же на этот раз смилостивилась, лишь слегка гудело в ушах. Зэка прав. Лёха Егоров охотно с ним бы пообщался. Но это после. Надо спать. Но это значило бы довериться до конца. Не хотелось отдавать автомат зэку, оставляя того на хм… шухере. Ну не лежала душа отказаться от оружия. Будить Марусю? Умаялась, пусть отдыхает. В конце концов – куда он денется? Сам дал Генке козырь – «корефана из комитета».

Завтра, возможно, приедет смена. Маруся сказала, что их развозят от управления на «Урале». Правда, беспокойство оставило её осторожное замечание, что вроде бы экскаваторы работают и по ночам. Да кто поймёт, как сейчас работают шахтеры, в период реформации экономики? Автомат перекочевал на колени Петра. Развернувшись в крутящемся кресле машиниста, тот по-прежнему сосредоточился на приборах. Слегка пододвинув Марусю, Генка прилёг рядом, ублажаясь её тёплым дыханием. Но уснуть ещё не мог. Приедет ли завтра «Урал»? Или опять надо будет мерить шагами расстояние? По какой причине могут не привезти смену? Забастовка? Сокращение кадров? Закрытие шахт? Как нестабильно всё стало! Эвакуация? Но пожар по ту сторону реки… Боже, сколько же они прошли ножками. Километров сорок, не меньше. Молчун попытался прикинуть расстояние до реки и уснул.

…В двух километрах от освещённого прожекторами экскаватора, скатившись с обочины, лежал «Урал». В ярко-красном пассажирском салоне не было никого, кроме парнишки, чья голова успела выбить окно перед тем, как машина завалилась на бок. У него в кармане лежали ключи от замка, что так немилосердно раскурочил Пахан. Жирные слепни и пауты безнаказанно присаживались на тёмную коросту шеи, лишённой головы. Уцелевшие пассажиры и водитель, озорно ловящий пальцами свои губы и высунутый язык и при этом беспрестанно смеющийся, не прошли и двухсот метров по трассе. У них сразу и внезапно вывалились глаза и слезла кожа. Они долго кричали, катаясь по земле, покрытые водянистыми волдырями. Но с тех пор, как солнце решило прикорнуть, а на другой стороне небосвода чахлая луна набиралась сил, с дороги не доносилось ни звука. И лишь когда успокоив свои деятельные ручищи, Пахан склонил заросшую рыжей бородой голову на грудь и вдумчиво с переливами захрапел, со стороны управления разреза к мертвецам приблизилась шатающаяся лиса. Неловко прихрамывая на все четыре лапы, как сломавшаяся заводная игрушка, тем не менее, функционирующая, в покрытой зелёной плесенью шубке, она погрузила клыки поочередно во все пять тел. После возникла в салоне «Урала» и прогнала навязчивых насекомых с вязкой шеи парнишки.

Именно когда её пропитанная кровью морда с хрустом ткнулась в шейные позвонки трупа и алый глаз нездорово замерцал в темноте, Генка проснулся от резкой головной боли…

Просыпаясь, он скатился с топчана, стукнулся задом об пол кабины, обхватил разламывающуюся голову руками и прошептал:

– Всё имеет значение.

Во сне он разговаривал со Спортсменом. Необычным Спортсменом. Рано или поздно такой разговор должен происходить у мужчины, женившимся на вдове. Её мёртвый муж приходит к вам ночью ни с того ни с сего и помогает разобраться с проблемой с превосходством умника, который был настолько умён, что уже умер, избавившись от своей бабы. А наутро кажется смехотворно нереальным, и забывается минут через семь после пробуждения. Он ещё здесь, когда бреешься, едва видим после хлюпанья под краном, но как только наливаешь свой первый кофе и ставишь на стол сковородку с жирной пересоленной глазуньей – он только сон, миф, фантом случайного собутыльника после третьей бутылки водки.

Они вновь курили у жёлтой сосны с ветвями на юг, будто только что взобрались на утёс налаживать переправу. Только с той разницей, что Молчун знал – Спортсмен мёртв, а тот этого не скрывал. Нагловато, с превосходством посасывал сигарету, будто не курил дня три. Он не называл больше свиньей Командира, который, кстати, тоже на том свете. Стал выше этого. С менторской интонацией гуру бубнил, напоминая неумёху-преподавателя, обязанного выдать лекцию, а как – неважно.

– По-моему, глупо не знать когда и что пригодится. Всё увиденное и услышанное мельком, в конце концов, имеет значение. Всё, чего касаешься, помнит тебя. И зеркало не отпускает твоё отражение семь минут. А потому старит. И затем это всё, скопившись, убивает тебя. Вещи имеют право на память. Единственное, на что они имеют право. Но ты должен стать мёртвым, чтобы они смогли жить воспоминаниями. Не забывай, чего касаешься и куда смотришь. Это важно. Народ придумал поговорку о соломке, которую можно подстелить. Когда знаешь куда, и не стелешь – ещё глупее.