Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– СКОРО ТЫ БУДЕШЬ С НАМИ, ЕСЛИ НЕ УБЕРЁШЬСЯ ОТСЮДА!

– Нет! – попытался крикнуть Балагур и захотел объяснить зловещему, грубому и совсем не Катиному голосу, что она сказала совсем не это. Но звуки тонули в вате сновидения, а он забыл, забыл, что она сказала в то утро…

– СКОРО! ТАК ЧТО ЛУЧШЕ ПРОВАЛИВАЙ!

…и никак не мог вспомнить.

– ЗНАЕШЬ, ЧТО ДЕЛАЮТ ТВОИ ДЕТИ? В ИХ ПУСТЫХ ГЛАЗНИЦАХ КОПОШАТСЯ ЛИЧИНКИ. А БАНТИКИ ПОКРЫЛИСЬ ПЛЕСЕНЬЮ!

Надо вспомнить! Вспомнить, что она сказала, когда стояла у порога. За её спиной видна квартира напротив, и почему так чётко виден номер? 38! Да! 38 лет ей было, когда стоя у порога она сказала…

– ЕЁ ВОЛОСЫ… ПОМНИШЬ ЕЁ ВОЛОСЫ? ТЫ ЛЮБИЛ ИХ ПЕРЕБИРАТЬ, ПРОПУСКАЯ СКВОЗЬ ПАЛЬЦЫ. ОНИ ПРОТУХЛИ! ПРЕВРАТИЛИСЬ В ТЯЖЁЛЫЙ КОМОК СЫРОСТИ!

– Нет! Она сказала… Сказала…

– До встречи, любимый…

Балагур вздрогнул и проснулся: за окном зелёной плотной массой проплывала тайга…

Свернув налево у хвоста Спящего Дракона, автобус взял курс на посёлок. Семён Улагашев выкинул в воду окурок и направил паром к противоположному берегу, матерно ругая начальство за внеочередной рейс.

Спортсмен, ощупывая прочный корпус автомата, ощутил всю разрушительную мощь этого оружия, вспоминая боевики по кабельному, что смотрел в гостиничном номере отеля в Лос-Анджелесе. Внезапно коленную чашечку пронзила жгучая, острая боль, будто её перерубили топором. Боль коснулась лодыжек, отступила, вновь резанула уже в локтях, перекинулась на плечи, залезла между рёбер и неожиданно, как и напала, оставив жертву в недоумении, с противным липким потом на лбу, отдалась в пояснице и пропала.

Отто Бришфорг наконец-то расслабился, присутствие Костенко было болезненно, и приходилось постоянно держать себя в напряжении. Если посудить, майор круглый болван с манией величия. Это только подумать: нацепить форму полковника! Идиот! Аlte Schwätzer! Gefühllose Menschen! [13] Старый болтун! Чёрствый человек! (искаж. нем.). Больше всего на свете ему хотелось приставить автомат к его провалившемуся до позвоночника брюху, нажать на спуск и жать, жать, жать, пока не вылетит весь магазин. Рука вцепилась в автомат. Водитель, усатый парень в солнцезащитных очках, жутко напоминающий Влацика – торговца героином из Праги, застреленного им в четвёртом году – повернул голову. Лицо сразу же сморщилось, открылся рот, из которого чёрной змейкой вылился ручеек крови:

– УБЕЙ ИХ! ПОКА ОНИ БЕЗЗАЩИТНЫ И НЕ МОГУТ НАВРЕДИТЬ, ГУТ?!

Отто вскинул автомат, направил ствол в центр салона.

– УБЕЙ ИХ! – сказал Влацик.

– Подъезжаем, – сказал водитель.

Ладонь дрогнула, автомат лёг на колени:

«Надо держать себя в руках!» – сжимая зубы, решил Отто и повеселил себя мыслью, что засранец Костенко снабдил экспедицию новейшим модемом.

На заднем сиденье автобуса Сашка почувствовал доселе неизведанный страх: ему представилось – пули рвут его тело, словно стайка огромных ос, впиваются в кожу жужжа. Наваждение было мимолётным и сразу прошло. Шурик заметил, что берёт первые аккорды похоронного марша…

Запылённый «уазик» притормозил у края воды, подождал платформу и медленно взгромоздился на паром.

– Всё? – спросил Улагашев, внешне напомнивший Ивану покойного лейтенанта Савинкова.

– Всё, – откликнулся шофер.

– Тьфу, твою мать, – сплюнул Семён.

Заскрипели тросы. И как-то сразу потемнело небо. Балагур, рассматривая из окна водную гладь, забыл свой сон. Спортсмен не вспомнил о боли, начавшейся в коленной чашечке. Молчун вставил меж губ сигарету и потёр виски. Отто Бришфорг спрятался в свою скорлупу. Иван Бортовский хмуро вглядывался в приближающийся берег, ощущая знакомый зуд в раненой руке, висевшей на чёрной повязке. Шурик отложил гитару.

Через десять минут, покинув надоевший автобус, ошеломлённые встречей, они подошли к девушке, стоящей рядом с ярко-красным мотоциклом.

– С приездом, – откинув со лба рыжую чёлку, прошептала Маруся. – Заждалась вас…

С недавнего времени Пахан проникся сочувствием к вертухаям. Его «подопечные» после дурацкой гибели Прыща состояли всего из пяти человек, и то с ними невозможно было поладить. А в зоне – тысяча. Причём каждый порядочный зэка мечтает о побеге – это закон. Но бегут единицы – это тоже закон! Боятся? Утопленника повешением не испугаешь. Сколько мэтров способны возглавить не то что побег – бунт, целую революцию, но почему-то предпочитают прозябать на нарах, ограничиваясь определённым кругом влияния. Почему? Теперь Пахан знал: зачем мельтешить, если в зоне у них всё схвачено, и никакой ответственности. А Пахан – придурок, потому что взял на себя ответственность за всех, кто с ним бежал, и ничего не мог с этим поделать. Они связаны вместе, при поимке тоже вместе получат новые срока, а если оставить когонибудь, тот потянет за собой всех. Вот почему Пахан только нервно покрикивал на вечно цепляющихся друг к другу Урюка и Карася, остерегаясь подставлять спину Газону. Был бы жив Витька Зуб, было бы проще. Витька мог, умел, сукин сын, разрядить любую напряжёнку шуткой. Но Зуб кормит муравьёв под кедром. Глупо всё получилось. В бегах ещё и суток не провели, а двоих уже потеряли. И до кучи – замочили детишек при отягчающих. А это уже пожизненно всем поголовно. Ну, может быть, Карась и Урюк отвертятся. Вот они и грызутся, не понимая чёрной тени, прилипшей к лицам Сыча и Ферапонта…

– Тихо!

– Блин, крапива!

– Притырься! Лежать!

– Ты чё!

– Лежать всем!

Пахан первым распластался в траве, не обращая внимания на ожоги крапивы и писк комаров. Лес обрывался, перед ними раскинулся широкий лог, сплошь покрытый зеленью. В человеческий рост папоротник, ковыль и пучка, уже раскидавшая свои семена, заполняли всю ложбину. И посреди буйства травы, прислушиваясь, стояла бородатая и рогатая скотина. Даже отсюда Пётр разглядел мокрые, широкие ноздри; глуповатые, но глубоко печальные глаза; ответвления на коронообразных рогах. Сугубо городской житель, Пётр в реальности никогда не встречался с дикими животными, но законы жизни учили: если перед тобой нечто похожее на лося, то это и есть лось.

– Вот это да! – шепнул на ухо лежащий рядом Ферапонт. – Такого бы на вертел!

– Чего там? – подполз Карась.

– Цыть! Тихо! – шикнул Сыч. – Лосей никогда не видел?

– Дай мне! – Карась умоляюще потянулся к пистолету, зажатому в руке Пахана.

– В голову ему, между глаз…

Пётр и сам знал, что желудки зэков вопят и вытягиваются; соль, найденная в сумке шорских ребятишек, имеется в наличии, там же нашёлся коробок с тремя спичками. Мысленно представляя себе пылающий костёр, сочное мясо, глотая подступившую слюну, он поднялся тихо, как тень. Опыт с цепными собаками не прошёл даром – двигаться нельзя: одно неосторожное движение и всё пропало. Поэтому замер, сжимая вспотевшей ладонью рукоятку пистолета, осторожно нащупывая курок указательным пальцем. Сердце стучало громко, пожалуй, слишком громко, потому что лось повернул голову и непонимающе уставился на неизвестно откуда возникшего человека. Несколько секунд они разглядывали друг друга. Огромные тёмные глаза спросили: