Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Толчёнку сделаю. Барса утром кормить буду. Собаку мою так кличут. Постарел, негодяй, все зубы съел…

– Так вроде нет у тебя собаки? – Молчун точно помнил, что когда заходил во двор из собачьей будки никто не показывался, да и цепь валялась бестолковой и лишней.

– Как это нет? – Анчол насупился и выглянул в окно, затем выбежал в сени, в ночи мелькнул маленький силуэт.

Вернулся, опустив голову:

– Ох-хо-хо, забыл я, всё забыл… Помолись, сынок. А потом спать ложись. Не пугайся, если свет до утра чадит. Однако долго плакать буду.

– Шурик! И как тебя занесло в такую задницу?

Сашка продрал глаза. Что-то творилось с головой, медленно сходила пелена. Перед ним вырисовались две фигуры. В одной он признал Спортсмена, в другой – Марусю.

– Вставай, засоня. Всё утро его ищем, а он дрыхнет себе…

– А? Сейчас, – Сашка попытался подняться. Вначале он не понял, почему Маруся вдруг прыснула и отвернулась. Откинув полуистлевшую тряпку, он обнаружил под ней свою первозданную наготу. – Блин!

– Вот, держи, – Спортсмен подал его вещи. – Одевайся шустриком. Командир рвёт и мечет, зубами скрипит. Тяжело?

– Ага, – Сашка вяло оделся. Муть в голове не проходила, руки словно ватные. Комната плавала в дымке, покачиваясь. Постепенно проявились обшарпанные стены, какая-то рухлядь, выбитая рама, прогнивший пол. Неужели он мог на нем спать? Откуда взялась грязная тряпка? И где Ирка?

– Пойдём, – торопил Спортсмен. – И как тебя сюда занесло?

– Не помню, – механически ответил Шурик, хотя помнил всё достаточно чётко. Но ночью комната выглядела по-другому, поновей как-то. И окно было на месте.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, он узнавал и не узнавал дом. Где обои с толстозадыми ангелочками? Раскиданные стулья, пулемёт, истлевшие книги – где всё это? Словно художник стёр неудачные наброски, оставив контуры, причём самые худшие. Грязь, фекалии по углам, пыль, гниль, труху. Внешний вид дома ещё больше поразил Сашку. Никакого тебе мраморного крыльца и белоснежных колонн. Он спал в сарае – старом, обвалившемся здании, которое могло обрушиться до фундамента от малейшего прикосновения. И где Ирка? Хоть бы она объяснила… Но Спортсмен волок, поторапливая. Маруся шагала за ними.

– Короче. Собрались – тебя нет. Я к бабке. Нет. И не ночевал, говорит, – Спортсмен умолчал, что Паштук охала и по поводу его – мол, вот так квартиранты – не ночевали даже. – Потом нашёл одного мальца. Сказал, что ты пил с ними у костра. А потом ушёл, якобы, домой. Узнал, где девчонка живёт, что тебя у костра признала. Разбудил. Расспросил. Она и поведала, как ты к этому дому рвался. Но тебя вроде же отговорили? Как в одиночку в такую даль забрёл?

– Почему один? Со мной девчонка была, Ирка…

– Знаю, знаю, – отмахнулся Спортсмен. – Рассказали. Но понимаешь ли, Шурик – ты ушёл, а она у костра осталась…

– Подожди, – Сашка запинался об выступающие из-под земли корни, – бред какой-то. Вначале дом, потом… один. Она же со мной была!

– Пить меньше надо, Шурик! – улыбнулась Маруся.

– Фиг с вами, – в состоянии тяжёлого похмелья Шурику спорить не хотелось. Пусть думают, что хотят.

Он твёрдо помнит Ирку. Её ласкающие руки и требовательные губы. Помнит её обнажённое тело, скользящее меж ладоней, запах её волос, шёпот:

– Не покидай меня.

– Мне надо в тайгу. Обещал.

– Обещай и мне, что вернёшься?!

– Конечно, Иринка, милая…

– Поклянись.

– Ты как ребёнок, честное слово. Сказал – вернусь, так вернусь!

– Обманешь.

– Ну, уломала. Клянусь.

– Люблю, – её язычок щекочет щёки, волосы просыпались на лицо и… подушку.

Да. Теперь он помнит. Они спали на кровати. В огромной и мягкой постели. Накрывались белоснежным одеялом. Почему и как он оказался на полу под истлевшей тряпкой? И что случилось с домом? Не мог же он так развалиться за одну ночь? А подвал? Они спускались в подвал. Что там было? Мысли бились в пустоте. Ничего не помнит.

– Ты не спи, алкоголик, а то споткнёшься, носик разобьёшь, – Спортсмен подхватил его под руки. – Тяжело, понимаю. Но крепись. А то Командир голову отвернёт и тебе, и мне.

Маруся улыбалась, вспоминая как Бортовский, тоже явно нуждающийся в опохмелке, бушевал, крича на Спортсмена:

– Это вам экспедиция или что? Уик-энд? Почем не доглядел? Где сам шарился?

На что Спортсмен, ухмыляясь, ответил:

– Ещё раз на меня заорёшь, сука, пару дырок в брюхе сделаю. Имею право. На своём горбу с того света волок. И никто меня не осудит.

Бортовский заткнулся, поскрипел зубами, огляделся, ища поддержки. Но Молчун курил, восседая на рюкзаке, Балагур разговаривал с шорцем-лодочником.

– Даю тебе час. Отыщи и доставь живого или дохлого, – выдавил из себя Командир. – Через час отплываем. Не успеешь, не надо. Всех ждать не собираюсь.

Через полчаса запыхавшийся Спортсмен прибежал к берегу.

– Нашёл?

Не обращая внимания на Бортовского, он подскочил к Марусе:

– Знаешь где дом бывшего местного золотопромышленника? Если там нет, то больше негде.

Время вышло. Они торопились. Чего ждать от Командира? Вдруг, в самом деле, возьмёт и уплывёт без них. И всё-таки Маруся улыбалась. Просто хорошее настроение. В посёлке была сутолока, жители эвакуировались. И кто мог предположить ночью, когда улус казался вымершим, что здесь столько народу? У автобуса их остановил хмурый участковый:

– Это… Только что узнал. В тайге сбежавшие зэки бродят. Шесть человек. Так что поосторожней там, – повернулся к Марусе. – Удачи, племяшка.

– Спасибо, дядя Коля. Некогда. Опаздываем.

– С Богом, – он помахал рукой на прощание.

Лодка была на месте. Злой Иван тоже. Загруженная рюкзаками и тросом посудина готовилась к отплытию.

– А-а явились-таки, – Командир презрительно уставился на Интеллигента. – С тобой потом поговорим. В лодку марш!

– Кетер гесер катваран, – чуть слышно выказала своё отношение к происходящему Маруся.

Лодочник услышал и разулыбался.

– Чего бормочешь? – поинтересовался Спортсмен.

– Не мешай человеку материться. Помоги, – она шагнула в лодку, опираясь на его руку.

Шурик, вздрагивая от попадавших на лицо случайных капелек воды, хмурился, пытаясь прогнать мерзкое состояние. Молчун насвистывал что-то под нос. Балагур просто пережидал путешествие, как может пережидать тот, кто полжизни провёл в командировках. Он осматривал берега – пологий правый и крутой, обрывистый левый. И там, и там деревья тонули в густом тумане, поднимающемся с реки. Только верхушки торчали над мутной белизной, словно росли в воздухе.