Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

«Ты уверен? – буркнул голос из нутра. – Делай дальше что делаешь».

– Убью! – прорычал Иван, продолжая разбинтовывать зудящую руку. Предварительно он запасся бинтом из аптечки и йодом, чтобы в очередной раз прижечь рану. Когда потрёпанный и влажный бинт выпустил руку, Бортовский увидел то же, что и вчера. Только язвы по краям царапины стали ещё больше, пальцы слиплись и ссохлись, почернели, покрытые сетью трещин, из которых кучерявились бурые волоски…

…На краю обрыва под старой жёлтой сосной, ветви которой росли только с южной стороны, а ствол только что был опоясан кольцом троса, сидели и курили Спортсмен и Молчун. Как-то по-особенному курится в тайге! Степенно. Хочется молчать и слушать тишину, смотреть с обрыва на речные перекаты, чувствуя себя мудрым и значительным и в тоже время – крохотной частицей буйства природы. Каких-то полчаса назад они висели над пропастью, неудержимо карабкаясь вверх, забивая ступеньками клинья. В них стреляли. А теперь будто и не было ничего. Вот оно, такое знакомое чувство спокойствия и умиротворения, что Молчун искал так жадно. Риск – затем покой, гордость за отлично выполненную работу – и новый риск. Пахнуло знакомым, военным.

– А Командир – свинья, – глубокомысленно выдал Спортсмен.

– Горилла, – поправил Молчун.

– Жирная свинья, – не слушая его, Спортсмен развил свою мысль, сплюнул. – И мнит себя ещё большей свиньей.

В тайге и ругается по-особенному – естественно так. Тишина, лес, небо и река вновь заполнили лёгкие, выгоняя прогорклый сигаретный дым.

– Да. Вот ещё что, – вспомнил Спортсмен, – участковый сказал, что зэки в тайге бродят.

– Угу. Знаю. И Командир знает.

– Свинья, – подытожил Спортсмен. – Надо остальным сказать, Маруся тоже знает…

Молчун улыбнулся. Утром он видел, как они вдвоём спускались с сеновала во дворе у старика-шорца. «А если бы Нинке предложить завалиться в сено?» – мелькнула шальная мысль, и воображение тут же нарисовало её искривленную презрением мордашку. Странно, но теперь бывшая жена не вызывала раздражения, а только самоиронию.

– Ну что, полезли обратно? – он поднялся, хлопнув ладонями по коленям.

– А если опять пальнут?

– Не сидеть же до конца света?

– Неплохая идея. Хорошо здесь. Спокойно, – улыбнулся Спортсмен, обнажив верхний, золотой ряд зубов.

Они прицепили пояса к карабинам и, оттолкнувшись от скалы, покачиваясь, покатились над водой. Страховка, натянутая как струна, недовольно скрипела.

Река проплывала далеко под ногами, крепление работало чётко, их несло прямо на другой берег, под уклон, где плотная фигура Бортовского напряжённо вглядывалась в приближающуюся пару. Пологий спуск порождал иллюзию постепенного приближения к воде – казалось, ещё чуть-чуть и она оближет ступни. За считанные минуты они достигли берега и вступили на твёрдую почву.

– Отличная переправа! – предупредил вопрос Командира Молчун. – Мы в горах всегда так переправлялись. Только там похолоднее было.

Бортовский хмуро перебинтовал руку.

– Что за стрельба была? – с ходу спросил Спортсмен.

– Мне откуда знать? – рявкнул Иван. – Я их на пасеку отправил. Чего они там палили? Вот придём – устрою штрафомойку…

– Это всё нам осталось? – Спортсмен ткнул в солидную горку вещей у бровки.

– Не-а, сейчас машина подкатит, до пасеки подбросит, – продолжал бурчать Бортовский. – Чего встал? Помоги завязать, – дёрнул затянутой в бинт рукой, словно обёрнутой в боксерскую перчатку.

Спортсмен присел, надорвал бинт и закрепил повязку, чувствуя сопение в затылок и … что-то ещё… будто кошка сдохла.

– Долго вы там? – Молчун уже водрузил на спину рюкзак, словно недомерок-копье, сжимая под мышкой автомат.

Опираясь на Спортсмена, Бортовский поднялся, как-то трогательно и неуклюже подхватил свой рюкзак, автомат повесил на шею и потопал вперевалочку, не оглядываясь. Нагруженные Молчун и Спортсмен двинулись за ним, причём последний насвистывал что-то вроде «Трус не играет в хоккей». Он чувствовал себя неловко и за утреннюю реплику у лодки, и за предвзятость к Командиру. Хотя по старой привычке понимал, что ругать начальство или тренера является правилом хорошего тона. Но сейчас впереди себя он видел усталого, больного человека, вынужденного командовать всякими своенравными спортсменами. И стало жалко Командира. И с чего взял, что именно ему будут послабления? Ведь действительно не усмотрел за Шуриком: тому лишь бы побухать, да перед бабами повыкобениваться. А Командиру волнуйся за всех! Пытаясь сгладить подступающее умиление, Спортсмен покопался в недавних ощущениях и обнаружил отрицательные качества в этом человеке:

– Пахнет от него, как от свиньи…

Пасека стояла на взгорье. Покрытая сорной травой, при царе-горохе вырубленная просека едва заметно поднималась вверх от реки. На ней, словно пеньки, то тут, то там появлялись трухлявые ульи, заросшие у основания лебедой и лопухами. Домик выглядел ветхим и напоминал полузабытое слово «хлев». Чёрные бревенчатые стены, скрипучий порожек, крыльцо из трёх ступенек, разъеденная жучком дверь, узкое оконце, смотрящее на опушку, и ещё два – уткнувшиеся в стену деревьев. В избушке имелось две комнаты: одна огромная с тёмным и таким же грязным, как стены, столом и подобными ему скамейками. Другая – крохотная, забитая разобранными кроватями: ржавыми сетками и массивными литыми дужками. Всё это хозяйство осталось от НКВД, которое в конце 40-х использовало домик для отдыха конвоиров при этапировании на лесоповал. Потом имуществом несколько раз пользовались лесорубы и бульдозеристы.

Маруся уже навела относительный порядок. Вымела пыль и паутину, и теперь мыла окна, пыль на которых лежала таким толстым слоем, что напоминала куски толя. Шурик с недовольной миной таскал котелком воду с реки. Балагур, орудуя консервным ножом, готовил завтрак, необычно молчаливый и сосредоточенный.

– Тук-тук. Хозяйка, гостей принимаете? – Спортсмен скрипнул дверью и с вздохом облегчения скинул рюкзак.

– Если бы мне сказали, что будем жить в таком свинарнике, ни за что бы не пошла с вами, – фыркнула Маруся. – Чего встали, как столбы? Мойте руки, садитесь жрать.

– Ты сама не понимаешь как права насчёт свинарника! – хихикнул Спортсмен.

– Кушать подано! – развёл руками Балагур, как бы охватывая устеленный газетами стол, на котором расположились консервы, нарезанный треугольником хлеб и кружочками – колбаса. – Сейчас Интеллигентик воды принесёт.

Вновь скрипнула дверь, и ввалился Бортовский, освободившись от поклажи, он рухнул на лавку, вытянув ноги, обвёл взглядом помещение и поморщился.