Доминик Пасценди - Чистая кровь [СИ]

Я смотрел на него, слушал — и ничего не понимал. Кто "она"? Чего не выдержал мой отец? При чём здесь я?

— Когда твой отец умер, я думал, ничего страшного: еще был Конста чистой крови, да и ты мог вернуться. И тут Конста разбился. Зачем я, дурень старый, купил ему этот мотоцикл? Тебя не было, я написал тебе, да ты даже не ответил. Ну, я решил попробовать с Такисом, готовил его, надеялся, что она его примет. И вроде приняла сначала, только недовольна была, долго куролесила. Стала потихоньку успокаиваться. А потом будто взбесилась! Набросилась на Такиса! Он умер, а она не успокоилась! А всё ты со своей бабой! Что бы тебе дня три подождать! А теперь она будет убивать и убивать, убивать и убивать! А успокоить ее НЕКОМУ! Потому что ты ничего не знаешь и не умеешь! И готовить тебя некогда! На всё у нас день, много — два. И за эти дни кто-то ещё обязательно погибнет в деревне!

— Кто это — "она"? — Наконец, смог вставить я слово.

— Ламия.

Я чувствовал себя как будто в дурном сериале.

— Ну что зыркаешь так? Она всегда тут была. До нас ещё святилище было, когда наши пришли, сначала местных служить заставляли, потом она Триандесов из всех выбрала. Потому что мы были князья! — Дед снова вытянулся на кресле, глаза его загорелись. — И с тех пор мы ей служим, вот уже сколько веков.

У меня голова пошла кругом.

— Дед, ты в уме? Какая ламия?

— Дурак. Ты думаешь, если ты про что-то не знаешь, то этого и нет на свете? Ты думаешь, всё только наука ваша? Не-ет, внучек, много есть такого, что было, когда всей вашей науки на свете не было.

— Подожди. Объясни, наконец, что за ламия и причём здесь убийства?

Дед перевёл дыхание, как будто говорил с утомляющим его дураком или малым ребёнком:

— Так. Ламия — ну, не знаю, как тебе объяснить. Живёт она здесь. С незапамятных времён живёт. Почти всё время спит, а когда не спит — куролесит: убивает кого попало. Если бодрствует, ей нехорошо всё время, как нам, когда зудит где-то. Убила кого-то — зуд утихает на какое-то время.

— Так она бы всех перебила, и дальше по острову пошла?

— Нет, так она не может. Убивает только тех, кто под открытым небом, и только если никто этого не видит. Предпочитает посторонних, но и наших, с чистой кровью, может убить, если выбора нет. И уйти от святилища далеко не может, я ж говорил тебе: повезло, что ты отъехать не успел.

— А я-то тут причём?

— А тебя она почуяла сразу. Ты ведь с первого дня сны эти видишь?

Я кивнул.

— Ну вот. Она тебя выбрала, я так думаю, следующим своим жрецом. Сходится всё: и то, что ты сразу стал сны видеть, и то, что она взбесилась, когда ты эту дуру трахнул.

— Это-то здесь причём?

— Ей семя нужно, мужчины с чистой кровью. А ты его другой отдал.

Я поглядел на него ошарашенно, совершенно не понимая, кто же из нас сбрендил.

— Она просыпается раз в лет двадцать-двадцать пять, если ничего не случается необычного. И начинает убивать. И убивает с каждым днём всё больше. Чтоб её успокоить, надо провести ритуал, принести жертву. — По его тону я понял, что речь идет не о петухе или баране. — Мы раньше покупали их у цыган.

— Но ведь цыган выгнали с острова, еще когда я не уехал? — Потом я, наконец, догадался спросить — хотя лучше бы этого не делал: — Кого покупали?

— Детей, кого же ещё. Для ритуала нужен ребенок. Девочка. Не старше трёх лет, не моложе двух.

Тут меня окатило холодом:

— Так значит…

— Что "так значит"? Что "так значит"? — Передразнил меня дед с раздражением. — Ты что, жалеешь эту соплюху Ксималос? Тьфу! — Он сплюнул на пол, чего на моей памяти не позволял себе никогда. — Ты о другом подумай: если её не успокоить — она так и будет убивать. Каждый день! Сначала по одному человеку, потом — двоих, троих, в день, потом — и десяток! Да тут вообще никого не останется, одних она убьёт, другие сами разбегутся! Так уже было, при моём отце. Тогда только турок выгнали. До этого всё на турок валили, народ верил. А тут — все свои вокруг. Отец мой тогда тоже сначала застеснялся, как ты сейчас. — Дед смерил меня презрительным взглядом с головы до ног. — Так в деревне только мы и остались, пока он в себя пришёл. Кого она не убила, разбежались.

Я против воли своей заинтересовался:

— И что потом было?

Дед снова посмотрел на меня, как на идиота:

— Что потом? Потом пришлось идти через залив в Маглию, тогда там просто большая деревня была, домов на сорок. Ночью, в шторм! Наугад! А вдруг бы там не нашли, что нужно? Что тогда? Кроме Маглии, в то время и пойти было некуда, турки перед нашей победой почти всё побережье вырезали.

Он замолчал. Мне не хотелось уже спрашивать — ни нашли ли они подходящего ребенка, ни как они его забирали у родителей. Воображение подсказывало варианты один кровавее другого.

— С тех пор я понял: лучше пусть одно дитя пострадает, чем вся деревня. Здесь же, считай, через одного наши родственники. Я только знал одно: своих брать нельзя. В родне хоть малая, но доля чистой крови есть всегда. Не примет она жертву. Ребенок не должен быть чистой крови. Чистой крови должен быть жрец.

— Так что случилось-то? У Ксималос чистая кровь оказалась?

— Ты с ума сошёл? Они здесь совсем недавно, с материка приехали. Да и вообще, мы её потом достали, сейчас соплюха в нижнем сарае сидит. Она Такиса не приняла! И не могла принять, разрази меня гром! — Заорал он неожиданно. — Эта шлюха с материка! Этот упрямый дурак, которому надо было детей по любви!

Он остановился, тяжело дыша. Потом сказал уже спокойно:

— Да, ты же не знаешь… — и снова возбудился: — Ну кой демон тебя дёрнул удрать, жил бы здесь, давно бы всё знал!

Он не смотрел на меня, как будто боялся прожечь меня взглядом насквозь.

— Брат твоего деда женился на приезжей. С материка. У них кровь другая, не наша. Племя другое. Наша кровь и тут, на острове не у всех. Мы гайтары! — Дед даже вытянулся ещё прямее, хоть мне казалось, что это невозможно. — А она принимает только тех, кто с чистой кровью. С нашей, островной. И жрец должен быть не просто с острова — он должен быть из нас, из Триандесов. Она нас выбрала когда-то, кто говорит — тысячу лет назад, кто говорит — две. Не важно. Должно быть семя мужчины с чистой кровью: Триандесы по мужской линии, не разбавленные материковыми. И женщин надо отсюда, с острова брать, из гайтар. Тогда и у детей кровь чистая.

Я задумался:

— Скажи, а почему ты вообще считаешь, что она женского пола?

— Ты и правда дурень. Говорил же тебе: ей семя нужно, мужское! Кто она ещё может быть?

Пожил бы он в Германии, однако, не был бы так однозначно уверен. Правда, загребли бы его в кутузку, скорее всего, после первой же встречи с местным ЛГБТ-сообществом. За нанесение тяжких телесных повреждений.

У меня голова шла кругом. Я не мог понять, наяву я или во сне. Я не мог поверить, что это происходит со мной. Но дед был — мой, знакомый с детства, источник моих детских страхов и надежд. Но — говорил он то, что в голове у меня, человека образованного, свободно говорящего на пяти языках, просвещенного, начитанного, приученного к скепсису и отученного брать что-либо на веру, не укладывалось никак!