Георгий Старков - Страшная история [сборник]

Следующим утром на вид ничего не изменилось. Цветок стоял на подоконнике, листья опущены вниз, головка едва заметно склонилась набок. По крайней мере, он не собрался увять окончательно. Я наспех позавтракал и поехал в офис. День был тяжёлый и загруженный, и к возвращению домой я был совершенно измотан. О растении, которое дожидалось меня в кухне, я, конечно, не думал. Зайдя в квартиру, первым делом принял душ, сменил одежду, и только потом вошёл в кухню, чтобы состряпать себе ужин. Тут-то меня и настигло удивление.

Он вырос. Я мог бы поклясться чем угодно — утром цветок был гораздо меньше. Лепестки выпрямились и стали крупнее на вид. В миг изумления мне казалось, что цветок растёт прямо сейчас, на моих глазах, поскрипывая и удлиняя стебель, но это, конечно, было не так. Меня охватила радость.

«Он поправляется , — подумал я. — Зализывает раны, как и всё живое».

Ту же картину я наблюдал и следующим вечером, и следующим, и ещё… пока увеличение размеров цветка не стало видно невооружённым глазом. Но размеры были не единственным, что стремительно менялось у него за эти дни — куда более впечатляла другая форма совершенствования цветка, превращающая его из чахлого подобия розы в растение невиданной красоты.

Краска приливала к тонким лепесткам, окрашивая их в тёмно-красный цвет. Я мог видеть сквозь лепестки — тогда мир казался разбавленным кровью, и вещи причудливо менялись. Сердцевина коронки была ослепительно жёлтой, как бы полированной. Я полагал, что кто-то другой, у кого зрение острее, мог бы разглядеть на гладкой поверхности собственное отражение — крохотное, но со всеми деталями. Листья и стебель наливались соком и тоже выглядели едва ли не прозрачными. Каждая прожилка внутри отчётливо вырисовывалась в них зелёным узором. Листьев стало так много, что в середине стебля они образовывали миниатюрные джунгли. И всё это за какие-то пять или шесть дней.

А благоухание!.. Росток, который я принёс в дом, не источал никакого запаха. То, во что он превратился в плошке, испускало тонкий душистый аромат, который проникал прямиком в сердце, заставляя вдыхать и вдыхать его, не желая остановиться. Знаменитые французские духи, по которым сходит с ума весь свет? Куда там — этот аромат был лучше всех их, вместе взятых. Он мог превратить любого человека в заядлого токсикомана, способного провести целые часы, втягивая носом запах подрагивающих лепестков.

Я радовался как мальчишка, гордый собственной находкой. С одной стороны, мне не терпелось рассказать своим знакомым о том, какое сокровище у меня на подоконнике, но, как только я открывал рот в компании, чтобы похвастаться необычайным цветком, на меня тут же накатывала странная, пронизывающая мозг костей ревность. Если я проболтаюсь им о цветке, то им захочется глянуть на такое чудо. Как я могу отказать им без того, чтобы прослыть бессовестным вруном и хвастуном? Значит, они тоже будут здесь; моё единоличное соприкосновение с этим таинством подойдёт к концу. Я отдавал себе отчёт, что моя необъяснимая ревность глупа и бессмысленна, но упорно хранил известие о моём новом сожителе внутри себя.

Так что цветок рос и развивался, не виденный и не тронутый никем, кроме меня. Я купил для него другую плошку, объёмнее и красивее. Вечерами любовался им, вдыхал его аромат, а утром перед уходом на работу его запах заменял мне поцелуй любимой женщины, каковой у меня никогда не было. Такое положение вещей меня более чем устраивало.

Как оказалось, зато оно не устраивало кое-кого другого. Кое-кто хотел большего.

На исходе второй недели мной вдруг овладело недомогание. Я стал просыпаться с головной болью; иногда меня мучила бессонница, а иногда, напротив, я спал по двенадцать часов без продыху, опаздывая на работу. Будильник надрывал глотку, пытаясь докричаться до меня, а я продолжал сопеть носом. Желудок стал устраивать периодические бунты. То и дело без всякой причины у меня подскакивала температура и пересыхало горло. Я сходил к врачу, забеспокоившись, что заразился экстравагантной формой гриппа или чего похуже (на работе мне приходилось пожимать руки многим незнакомым людям, так что это вполне могло произойти). Но после обследования выяснилось, что я здоров, как бык. Не поверив врачу (дешёвая клиника, раздражённо думал я, что с неё возьмёшь), я сходил в другую клинику, более престижную. Но и там диагноз был тот же: абсолютно здоров.

Вот тогда-то я и подумал о цветке.

Это было настоящим безумием — подозревать в своём недуге растение, тихо-мирно растущее в своей плошке у окна. Но я стал замечать, что непонятная болезнь обостряется в дни, когда я провожу возле цветка особенно много времени. Я устроил проверку: в первый день старательно обходил чудо-цветок стороной (хотя меня неотвратимо тянуло снова вдохнуть полной грудью тот неземной аромат), а в следующий наверстал упущенное, почти весь вечер проводя в компании своего дружка. Как я и думал, в первый день болезнь отдала назад, вернув мне радость жизни, зато во второй на меня напала лихорадка, сопровождающаяся обильной рвотой и смазанными сновидениями. Так я окончательно уверился, что причиной моих несчастий выступает именно цветок.

Первая мысль была: выбросить. К чёрту. Или сдать в ботанический сад, пускай поохают и поисследуют, как он попал в наши края. Зрелище, конечно, интересное и очень красивое, но не стоит разрушенного здоровья. Кто знает, может, этот запах, в котором я души не чаю — на самом деле отравленный газ, и прикосновение к этим сочным лепесткам действует не хуже, чем если бы я взял в руки стержень из урана.

На том я и решил. Зашёл в кухню, предусмотрительно надев перчатки, и резким жестом поднял плошку на уровень глаз. Цветок колыхнулся, словно в испуге. Высота его теперь была не меньше тридцати сантиметров. Волшебный запах снова ударил в нос. Я собирался задержать дыхание, но не смог. Этому аромату нельзя было не покориться. Я стал жадно вдыхать, забыв про свои рациональные измышления. В последний раз , твердил я себе, только в последний раз. Нанюхавшись до одури, я сделал два шага в сторону выхода. Ноги подкашивались. В ушах гудело, и вдруг кухня вся сморщилась, как хрустящая фольга для шоколадок; я почувствовал, что падаю, и плошка выскальзывает из моих пальцев.

Здесь, лёжа на жёлтом линолеуме кухни, перемазанный в высыпавшейся из плошки почве, я в первый раз увидел сон про большой сад. Ничего не запомнил из того сна — в миг пробуждения в голове отпечаталась лишь заключительная картина, яркая до рези: небо с тёмными громадами туч и красноватый отблеск, который пробивается сквозь них. Больше ничего, кроме главного: это было прекрасно , и сон стоил того, чтобы увидеть его.