Блейк Крауч - Жуткое

Старый загородный дом превратился в место пятничного сбора тинейджеров из ближайших городков.

Входная дверь была распахнута и висела, держась только на нижней петле.

Мортон дотронулся до нее свободной рукой.

Дверь стала клониться к полу и замерла в паре футов от его поверхности.

– Подожди секундочку, – повернулся Грант к Пейдж.

Он боком, прижимая к себе одеяло, протиснулся в узкий вход.

Воздух внутри благоухал пихтой, дымом и плесенью.

В очаге горело слабое пламя. Оно освещало помещение колеблющимся светом, от которого стропила отбрасывали похожие на ребра тени на сводчатый потолок.

Стены были покрыты граффити.

В основном даты и половые органы.

Имена сопровождались глаголами «любить» или «трахать» в разных формах.

В дальнем углу сгнивший деревянный барьер отделял комнату от того, что когда-то было небольшой кухонькой. Сейчас ее трудно было узнать – она была похоронена под обломками обвалившейся крыши и остатками кухонных шкафов и столов, давно разрушенных многолетними дождями и снегопадами. Ничто не говорило о ее прошлом предназначении, за исключением корпуса холодильника без двери, со следами картечи на боках.

Грант подошел по хрустящим осколкам стекла к очагу. Два поколения банок пива «Бад Лайт» занимали всю поверхность старой железнодорожной шпалы, служившей неким подобием каминной доски. Это было единственное место в доме, где наблюдались следы хоть какого-то порядка и благоговейного трепета, некий респект от коллективного сознания тех, кто проводил здесь время.

Мортон взглянул на голую стену над очагом, где три десятилетия назад висел рисунок его матери – сделанный акриловыми красками набросок пруда на заднем дворе. Он смог рассмотреть гвоздь в растрескавшейся сухой штукатурке, на котором когда-то висела рамка рисунка.

Вытянув руку, Грант дотронулся до него, а потом повернулся и посмотрел на две двери в противоположной стене комнаты.

Первая вела в их с Пейдж спальню, но мужчина прошел по слоям мусора, сохранившимся после тысяч пятничных вечеров, ко второй.

К двери в спальню родителей.

Скрипя петлями, дверь открылась от его толчка.

Он больше не чувствовал тепло очага, и его свет был слишком слаб, чтобы осветить стены, чьи деревянные панели рассохлись и частично обвалились, как кора умирающей березы.

Грант сделал шаг внутрь.

В комнате не было никакой мебели, за исключением матраса, задвинутого в самый дальний угол.

На нем лежал его отец, извиваясь в смирительной рубашке.

Детектив пересек комнату и медленно опустился на колени. Когда он положил одеяло на вонючий матрас, отец внезапно замер – он совершенно неподвижно лежал на животе, а его спина медленно поднималась и опускалась в такт с затрудненным дыханием.

Смирительная рубашка застегивалась на спине на четыре застежки, и Грант расстегнул их все.

Потом он повернул отца на спину.

У старика оказались огромные глаза. Они, не отрываясь, смотрели в потолок, мигая с частотой нескольких раз в секунду.

Мортон-младший освободил его руки и положил их вдоль тела.

Казалось, что он медленно возвращается к себе, выплывает из какого-то глубокого колодца. Было странно чувствовать себя рядом с не заколотым лекарствами и несвязанным отцом. Более того, видеть, как тот спокойно лежит, а не мечется в разные стороны.

Грант стал разворачивать одеяло – температура повышалась с каждым убранным слоем.

Когда он окончательно раскрыл его, то почувствовал на лице дуновение теплого ветерка.

Глаза существа, казалось, отражали свет, которого вообще не было в комнате. Они изменились – стали фасеточными и влажно блестели как отполированные речным течением камни.

Дыхание Джима выровнялось.

Грант поднял сущность и положил ее на грудь отца как новорожденного.

Когда она стала медленно погружаться в него, младший Мортон повернулся и вышел из комнаты.

Пейдж стояла возле огня, протянув над ним руки.

Звук закрываемой двери заставил ее повернуться к брату.

Он пересек комнату и встал рядом с ней.

– Папа там? – спросила Пейдж.

– Да.

– Они ничего с ним не сделали?

– Нет.

– И он там с… ним?

Грант кивнул.

– Почему?

– Ни малейшего представления.

– Просто делаешь то, что тебе говорят, верно? – В голосе женщины прозвучала злоба.

– Вроде того.

– Боже, так странно вновь оказаться здесь!

Грант подошел к единственному предмету обстановки в комнате – к дивану, покрытому прорванной во многих местах обивкой.

Когда он сел, пружины застонали и над подушками поднялось облачко пыли.

Он отмахнулся от него.

На заднем крыльце зазвонили старые колокольчики.

Стены хижины вибрировали от порывов ветра.

Казалось, что внутри помещения холоднее, чем снаружи.

Пейдж осмотрелась кругом.

– Не вспоминала об этом месте целую вечность, – заметила она. – Как будто все это из какой-то другой жизни. А мне нравится, что они с ним сделали.

Брат посмотрел на потолок.

На нем выцветшими, неровными буквами было написано: «Майкл + Тара».

– Я всегда думал, что потолок здесь гораздо выше, – сказал он. – А сейчас, кажется, могу достать до него, если подпрыгну.

Они долго молчали. Грант пытался прислушаться к шумам в комнате, но единственным звуком, который нарушал тишину хижины, был звук потрескивавших в огне веток. Он никак не мог избавиться от ощущения, что медленно просыпается и в эти последние несколько часов постепенно погружается в какое-то туманное подсознание, похожее на воспоминание о ночном кошмаре или просто сновидении. Как будто ощущения, оставшиеся после сна, блекнут, какие-то их части пропадают, а оставшиеся выстраиваются в неправильной последовательности. И начинает проявляться явная странность того, что произошло раньше.

Сначала он подумал, что всему виной ветер – какая-то доска, оторвавшись, колотит в стену хижины. Но звук продолжался, и Грант понял, что это чьи-то шаги по прогнившим половицам.

Дверь туда, где раньше была спальня их родителей, со скрипом отворилась.

Пейдж уже успела отвернуться от огня.

У нее перехватило дыхание.

Джим Мортон стоял в дверях босиком, одетый в те же светло-синие пижамные штаны и рубашку, в которые его засунул персонал лечебницы, прежде чем уложить в постель. Казалось, что он попытался что-то сделать с хаосом у себя на голове, но волосы все равно были разлохмачены и с одной стороны прилипли к черепу неаккуратными белыми прядями. Костлявое плечо выглядывало из ворота рубашки в том месте, где та сползла.

Из-за того, что он сейчас стоял сам по себе, без всякой поддержки, Джим выглядел чрезвычайно хрупким.

Целая жизнь, проведенная в буйном отделении психушки, сильно состарила его, и он выглядел намного старше своих пятидесяти девяти лет.