Александр Матюхин - Страшная общага [litres]

Крупье поднялся на подиум и, опустившись в массивное кресло, объявил о начале игры. Быстро провели жеребьевку, дающую право первого вызова. Маски на игроках были для того, чтобы никто из них не знал, против кого играет. Раунды проходили достаточно живо и по-деловому. Игрок, являющийся хозяином раунда, делал вызов, выкладывая на стол некоторое количество фишек. Вызов доставался тому, кто предложит ставку наибольшего размера. После этого противники рубашками вверх раскладывали на столе карты, а потом открывали их одну за другой. У каждого была своя тактика – кто-то уповал на силу своих карт, кто-то выстраивал комбинации, а кто-то просто надеялся на Бога или на черта, но ни тот ни другой обычно не помогал. Победитель не только забирал себе выигрыш, но и колоду противника. Проигравший снимал маску и уходил в зал.

Несмотря на то что все игроки были в масках, Скрикс сразу же узнал мессира Гольденбрунера. К счастью, других фотографов смерти в зале не было, и никто, кроме Скрикса, не видел, как над одним из игроков внезапно возникло и прямо на глазах стало разбухать большое черное пятно.

Когда выпал его черед быть хозяином раунда, человек этот выложил на стол сразу двадцать игровых фишек. И только пятеро посмели ему ответить, выложив двадцать пять. Недолго думая, Скрикс предложил свою ставку – тридцать. Хозяин раунда внезапно захотел утроить сумму. Фотограф благоразумно отказался, и, поскольку желающих перебить ставку не было, человек со знаком смерти над головой вынужден был играть против Скрикса.

Открывать карты можно было в любом порядке. С каждой стороны в поединке участвовало сорок карт. Двадцать из карт его противника, как предполагал Скрикс, должны были составлять комбинацию кадров из жизни Елизаветы Комаровой.

Раунд получался достаточно упорным (колода фотографа оказалась на удивление сильной, и даже пара карт работы Виртюка пришлась к месту), но чем дальше – тем больше Лизиных фотографий ложилось рубашками вниз, обнажая комбинацию, против которой уже ничего нельзя было поделать. Вот окаменевшая Лиза получает известие о смерти сестры, вот она сливается в любовном экстазе с тем, кто уже через месяц бросит ее и назовет сопливой дохлячкой, вот капля ее крови повисла и замерла на самом кончике травинки – там, у лесного озера, а вот и Эрмитаж… Франсиско Гойя… портрет Антонии Сарате… Что бы она ни делала в этой жизни, рядом всегда оказывался фотограф.

И вот наконец открылась та самая карта – смерть на асфальте, шестьсот десять баллов, первая категория. По залу словно пронесся ветер, публика – вернее, та ее часть, которая знала толк в игре, – была покорена красотой комбинации. Если бы не запрет, наверняка послышались бы аплодисменты и крики «браво».

«Сейчас или никогда, сейчас или никогда…» Скрикс провел рукой по игровому столу – фишки рассыпались, карты смешались. Обычно это означало, что игрок признает поражение. Фотограф снял с себя маску и передал ее своему секунданту. Краем глаза он заметил, что противник его, мессир Гольденбрунер, испуганно вздрогнул, видимо ожидая увидеть под маской кого угодно, но только не Скрикса.

– Раунд завершен, – громовым голосом протрубил Крупье. – Проигравший, выйдите из-за стола.

Но тут Скрикс поднял руку и произнес:

– Я подаю протест. Я обвиняю своего противника в жульничестве. Карта смерти является подделкой, и я могу это доказать!

По залу снова пронесся ветер, на этот раз холодный.

– Подайте мне эту карту, – невозмутимо произнес Крупье.

Секундант мессира Гольденбрунера (по-видимому, это был Хорс, кто же еще?) взял со стола фотографию и, поднявшись на подиум, передал ее в руки человека с бычьей головой.

Тот взглянул на нее, медленно обвел взглядом молчащий зал и объявил:

– Карта подлинная!

– Нет! – закричал фотограф, хотя, по сравнению с голосом Крупье, крик его казался еле слышным повизгиванием. – Карта фальшивая! Смотрите!

Под дружный вздох всего зала Скрикс сорвал маску со своего секунданта, и все увидели, что это девушка.

– Вот она, живая Елизавета Комарова! – надрывался Скрикс, чувствуя, что еще чуть-чуть – и его голосовые связки лопнут, словно струны скрипки, по которым вместо смычка внезапно провели железной кочергой. – Она жива! Она не умирала! У нее не может быть карты смерти! Этот игрок обманщик!

Дальнейшее произошло очень быстро. Люстра под потолком моргнула и погасла, зато зажглась другая, кроваво-красного свечения, находящаяся за спиной Крупье.

– Согласно Кодексу, тот, кто умышленно нарушил правила игры, никогда не выйдет из этих стен, – возгласил Крупье, поднимаясь с кресла, и его гигантская рогатая тень упала на игровой стол.

Мессир Гольденбрунер скинул маску и, рвя на себе волосы, начал что-то кричать и доказывать. Но тщетно! Крупье махнул рукой, и в то же мгновение с потолка ударила молния. Все, что осталось от мессира, – так это горстка черного пепла…

– На сегодня игра закончена! – Крупье трижды ударил в гонг и покинул зал.

Следом начали расходиться и все остальные. Некоторые из игроков снимали маски с досадой и раздражением, поскольку вступить в игру им так и не удалось. Кое-кто из гостей, лично знавших Скрикса, подходил к фотографу и поздравлял его с такой неожиданной счастливой концовкой. Карты и фишки покойного были переданы ему как победителю.

Изготовить такую фальшивку, чтобы провести сначала Хорса, потом Гольденбрунера, а под конец и самого Крупье, – искусство особое. Если подумать, то не так уж сложно сварганить постановочный кадр чьей-либо мучительной смерти, но вот подделка асфоделуса… – нет, это решительно невозможно! И тем не менее Скрикс придумал, как изготовить фальшивку, которую не раскусит ни один эксперт и которую даже такие, как Крупье, обладающие сверхъестественным чутьем на ложь, как бы ни приглядывались и ни принюхивались, примут за подлинник.

Фотография со смертью Лизы Комаровой была, конечно же, постановочной. Девушка красиво растянулась на асфальте в луже томатного сока, выпучила глаза, сдвинула набок челюсть, и Скрикс все это красиво сфотографировал. Однако секрет феноменальной по качеству фальсификации заключался в том, что одновременно с нажатием на спуск фотограф разбил об асфальт тот самый пузырек из синего стекла, который недавно так заинтересовал Лизу и в котором хранился асфоделус погибшего на костре Яна Гуса. Высвобожденная из разбившегося пузырька энергия смерти, смешанная с невыносимой физической болью, мгновенно и четко зафиксировалась на фотопластине. Шестьсот десять баллов из шестисот шестидесяти шести…

– Береги себя, – произнес Скрикс, когда в четыре часа они с Лизой стояли на набережной канала, и вокруг было пусто, сумрачно и тихо.