Александр Матюхин - Страшная общага [litres]

– Спасибо вам, – сказала Лиза.

– Теперь тебе ничто не угрожает.

– А как же Хорс?

– Хорс прагматик, он занят поисками нового хозяина. Ему не до тебя.

– Спасибо вам еще раз. Прощайте, Николай.

– Прощайте, Лиза.

Девушка ушла, а фотограф еще какое-то время стоял, смотря на черную воду и отражающиеся в ней фонари. А потом и он отправился домой.

В кармане у Скрикса лежали все девятнадцать карт. Когда Лиза умрет – а это рано или поздно случится, – фотограф будет рядом, и тогда он один станет обладателем уникальной колоды. Картами необязательно играть – их можно просто вставить в альбом и, перелистывая страницы, любоваться ими под светом потолочной лампы. Из всех альбомов, которые Скрикс хранил в кованом сундуке, этот будет самым ценным.

Он ведь не только фотограф – он еще и коллекционер…

С наступлением осени Ярик начинал тосковать, но не из-за того, что в это время из Питера уходило солнце, а белые ночи стремительно растворялись под натиском холодного иссиня-черного неба; и даже не из-за того, что в Питере вообще все начинают тосковать, – время такое, настроение у города такое, и жители, соответственно, тоже такие: его тоска просто появлялась, и все. Где-то в области сердца зарождалось скребущее ощущение, не давало уснуть и, что еще хуже, не давало сосредоточиться.

Ярик кружил вокруг свежего холста, как хищная птица, примеривался, прикладывал кончик карандаша, что-то даже рисовал, но образы выходили шаблонные, неправдоподобные, какие-то кривые, что ли, совершенно неживые. Ощущение, что под ребрами скребет нечто неведомое, совершенно изматывало. Ярик – забывая об опыте прошлых десятков лет – пытался приглушить его сначала коньяком, потом водкой, не закусывая, уходил в беспамятство, возвращался, жевал дольки лимона без сахара. Ничто не помогало, потому что никогда не помогало. Просто осень сжимала Ярика в холодные объятия и тащила за собой, напоминая о том, что он должен сделать.

В конце концов Ярик сдавался, закидывал за плечи старый, еще армейский, рюкзак и шел ночью к одному из мостов Питера.

Выбирал как сердце подскажет. Например, Каменноостровский. Бродил вдоль него какое-то время, вглядывался в темную воду Малой Невки, хотя знал, что дна не увидит, глубина тут метров пять, а то и больше. Невка текла лениво, под стать всеобщему настроению, облизывала волнами заросшие травой берега.

На дорогах мелькали автомобили, иллюминация на мосту, которая должна была отвлекать от густого осеннего сумрака, делала тьму еще гуще, еще тоскливее. Ярик в такие минуты чувствовал холод в душе: казалось, что он когда-то давно лежал на дне такой вот реки и не мог пошевелиться. Только старый ключ на веревке на шее плавал туда-сюда, ведомый течением, будто хотел вырваться и исчезнуть в небытии.

Вообще-то Ярик мог приходить к мосту не один, а два, три или даже с десяток раз. Исхаживал его вдоль и поперек, да так, что болезненно хрустело в коленках, но не дожидался желаемого, расстраивался, встречал рассвет, свесив ноги с металлического пролета, а потом уходил спать в комнату Старой общаги, возвращался следующим вечером, снова не находил, снова расстраивался, ждал бледно-серого рассвета, уходил и неизменно возвращался. Все потому, что в душе кипела тоска. Избавиться от нее он мог только одним способом.

В ту серую ночь Ярик пропустил что-то важное, отвлекся, задумавшись, и услышал уже только короткий спокойный всплеск. С дороги никто бы не заметил, но Ярик стоял у кромки, спустившись по бетонной лестнице вниз.

Он не сразу сообразил, что произошло, а когда сообразил – тут же стряхнул с себя куртку с рубашкой, ботинки, стащил брюки, не расстегивая, и сиганул в ледяную воду. Поток подхватил его, но Ярик знал, что справится со скверным характером Малой Невки, как и со всеми реками и каналами Петербурга. Он быстро загреб к мосту, уцепившись взглядом за темное пятно, которое то всплывало, то погружалось под воду.

Вмиг намокла борода, и Ярик мимолетом пожалел, что не успел сбрить ее, хотя собирался еще месяца два назад. Но борода – это сейчас модно, это придает весомости, особенно когда ты художник и продаешь свои картины где-нибудь на Сенной, неподалеку от метро. Ярик рисовал только мосты Петербурга, да еще и в своеобразных мрачных тонах, – но спрос был всегда, как среди туристов, так и среди местных.

Он догреб за полминуты, ухватился руками за тяжелую от воды одежду, нащупал влажное лицо, длинные волосы, плечи. Дальше, как по мазаному, давно отработанными приемами – поднырнул под тело, подхватил, поплыл под мост, где слева, под одним из каменных сводов, был укрыт от глаз сухой гравийный пятачок.

Вытащил, уложил.

Сюда вползал ленивый отблеск фонарного света. Его хватало, чтобы разглядеть бледное лицо очередного утопленника. Девушка лет двадцати или чуть больше. Худенькая, скуластая. Длинные волосы, маленькая грудь, одета во что-то модное, молодежное. В носу колечко, в ушах серьги. Ногти изгрызены «под корень», на шее – синяки, нижняя губа порвана. Так себе зрелище. Ну, самоубийцы и не должны выглядеть хорошо.

Ярик внезапно засуетился. Кожа его покрылась крупными мурашками.

– Раздеваем, значит, ага… – бормотал он, привычно избавляя мертвеца от верхней одежды.

Задрал футболку, утопил ладони под ребрами в мягкий живот девушки. Где-то тут должна быть душа. Вернее, то, что Ярик называл душой. Она была мягкой, влажной, похожей на спелое манго, вывернутое наизнанку и без косточки. Мякоть души была оранжевого цвета и чуть-чуть светилась в темноте. По крайней мере капли ее, падая, разбивались на десятки крохотных фосфоресцирующих капелек, которые затухали через несколько секунд.

Ладони утонули в животе, но не было привычного холода, льющегося будто изнутри мертвого тела, не просочились сквозь поры первые капли, не показалась под ладонями упругая влажная душа. Вместо этого девушка вдруг шумно отрыгнула и открыла глаза.

– Ты живая, что ли? – брякнул Ярик.

Никогда он не вылавливал живых. Этого не могло быть. Живые барахтались, уплывали. Необыкновенный дар Ярика – его нюх на души – приводил только к мертвецам. А тут…

– Еще бы, – девушка неожиданно резко села, поджав ноги. Осмотрелась, вертя головой, прикусила губу, ойкнула, размазала по подбородку брызнувшую кровь. – Больно! По-настоящему больно, представляете?

– Ты кто такая? – спросил Ярик, не зная, как еще реагировать. А потом добавил: – Как здесь очутилась, помнишь? Прыгнула?

– Откуда?

– С моста. – Над головой бесперебойно тарахтели проезжающие автомобили. Их становилось меньше разве что в тихие часы предрассветного утра, а все остальное время поток не иссякал ни на минуту. – Ты ведь самоубийца, да? Прыгнула?