Маленка Рамос - Тайна дома Морелли

– Ты? Но зачем?!

– Ты ей подходишь.

– Что значит – подхожу? И к чему все эти смерти вокруг?

– Слишком много вопросов. Возьми себя в руки, Джим.

– Нет, это безумие какое-то… Я ничего не понимаю!

Люсьен выпрямился. В неживом свете настольной лампы лицо его казалось холодным, лишенным чего-либо человеческого.

– За всю свою жизнь и всю свою смерть я убивал очень редко, Джим. Я знаю, что тебе известна та давняя история. Не заставляй меня пересказывать ее еще раз. Вот и Мэри Энн тоже взвинчена… А у меня не так много терпения, поверь.

Джим вздрогнул. В голове у него все смешалось.

– Пытаюсь понять, кто ты и почему так поступаешь. Но, если ты мне не поможешь, вряд ли я сумею разобраться. Скажи, почему ты здесь?

– Я ничто, Джим. Туман, пар, чистый разум, лишенный оболочки. Призрак, привидение, называй как хочешь. Я – все это одновременно… От земной жизни я унаследовал все свои несовершенства, страхи, ярость и страдание, которые привели меня в бездонный и непроницаемый мрак. Я жертва, Джим. Жертва этого мира. Хочешь в этом убедиться? Сейчас я тебе покажу.

Человек положил руку ему на плечо. Джим почувствовал, как по всему его телу будто бы прошел разряд тока. Пол задрожал, воздух сделался густым и плотным. Джима подбросило, затем он качнулся из стороны в сторону и упал ничком на пол. Стены сделались прозрачными, комната завертелась вокруг него. Только Люсьен остался там, где стоял. Его лицо было обращено к небу, которое открылось над их головами. Затем настала тишина, нарушаемая лишь тихим журчанием воды и звуками ночи. Джим открыл глаза. Он был в густом непроглядном лесу. Вдали слышались чьи-то крики. Мимо прошла женщина в рваном платье. Она протягивала руки вперед, в глазах у нее застыли гнев и отчаяние. Внезапно женщину кто-то схватил. Она упала на ветки, ударилась животом о корягу, затем ее куда-то потащили. Вокруг слышался смех – все более громкий, хамский, отвратительный. Джим с трудом поднялся и посмотрел на Люсьена, который почти не двигался. Лицо его выражало отчаяние.

– Я научил их всему, что они умели. Я дал им стол и кров. Они обязаны мне жизнью. И вот как они отплатили…

Один из мужчин набросился на женщину, повалил, начал насиловать. Женщина закричала. В этот миг Джим чуть не бросился ей на помощь, но Люсьен силой удержал его. Затем картина покачнулась, Джим отключился, а очнулся уже посреди темной пустой комнаты. Женщина, которую он видел в лесу, висела на потолочной балке. Ее шея была неестественно вывернута, кожа была багровой. Джим отвернулся, не в силах смотреть на обезображенное тело. В этот миг он увидел высокую худую старуху: она вошла в комнату и закричала. Это была Магали.

– У меня отобрали все, что я любил. Все, что для меня что-то значило. Мою жену, маленькую жизнь, которую она вынашивала внутри себя… Вот почему я сочувствовал Мэри Энн. Я лучше других понимал, какие муки она терпела.

Люсьен повернулся и посмотрел в противоположную сторону. Джим повторил его движение. Комната исчезла. По мощеной мостовой во весь опор мчалась лошадь. Джим чувствовал бурление крови в горле, услышал вопли людей, молящих о пощаде, а затем боль… Страшную боль.

– Да, я убил. И убил бы еще и еще раз. Но ты сделал бы то же самое, как и любое человеческое существо на моем месте. Это был мой долг. Мой единственный долг, – прошептал Люсьен, кивнув на собственный силуэт, застывший перед огромным столбом пламени, охватившим лесопилку и пожиравшим десятки домов. Из глубин пламени в темноту ночи доносились отчаянные крики. – Я бы их всех убил. Мне было на них плевать. У меня ничего не оставалось. Я схоронил мою бедную жену и жизнь, которую она носила внутри себя, в глухой чаще леса, где никто бы не нарушил их покой. А затем заперся в доме. Днями напролет я жалел самого себя, сходя с ума от каждого воспоминания. Горечь предательства обжигала мне рот, глаза, самые сокровенные глубины души.

Перед ними прошла Магали. Красивая, черная, как эбеновое дерево, с огромными, чуть удлиненными глазами, чей мерцающий взгляд рассеивал сумрак. Джим понял, что они в комнате Мэри Энн. Та же мебель, та же люстра с подвесками, изящные стулья. Однако все казалось подернутым какой-то дымкой, залито желтоватым сиянием, напоминающим отблеск пламени, горящего в камине. Магали уселась рядом с Люсьеном, обняла его своими длинными худыми руками и принялась покачивать, как младенца, напевая песенку с неразборчивыми словами. Стоящий рядом с Джимом призрак едва сдерживал прерывистое дыхание. Словно вид себя самого, сидящего рядом с Магали, казался ему невыносимым.

– Магали была старше меня всего на пятнадцать лет, – продолжил он, глядя на эту сцену. – Как-то в раннем детстве я попал в переделку. Упал в колодец, который мой отец выкопал на соседнем участке. Пока меня не вытащили, я несколько минут провел в ледяной воде. Мне было четыре года. Считается, что в таком возрасте человек ничего не запоминает. Но я все помню очень отчетливо. Я был мертв, так же мертв, как сейчас. И все же как-то иначе, с другими оттенками. В продолжение этого странного транса – или, если хотите, маленькой смерти – я будто бы находился на перекрестке дорог. В центре стоял человек: старик с белой бородой и в красной тоге. Он взял меня за руку и сказал, что его зовут Агоуэ. Я был всего лишь ребенком, Джим, к тому же испуганным. Человек улыбнулся и сказал, чтобы я его не боялся, что он лоа, оберегающий от всяких напастей, связанных с водой, что он здесь, чтобы мне помочь, и что я не умру, потому что я – особенный ребенок, избранный от рождения.

Он говорил что-то очень важное о моем будущем. Запомнил я лишь то, что все его слова сотрутся у меня из памяти до определенного возраста, пока надо мной не будет совершен какой-то ритуал. Конечно, я ничего не понял. Проснулся в объятиях отца и матери и пересказал все то, что почувствовал и пережил под водой. Однако рассказ мой как громом поразил прислугу, всех этих темнокожих, и вскоре достиг ушей Магали. Адепты вуду прозвали меня «маленький воскресший бокор». Слуги начали меня бояться, и лишь немногие соглашались за мной ухаживать. До тех пор пока этим не занялась она сама. – Он кивнул на женщину, которая качала его у себя на руках. – Как раз в ту пору я проявил недюжинные способности к музыке. Мог сыграть на любом инструменте, не имея представления о том, как это делается. Магали утверждала, что дар перешел ко мне от защитных лоа, что жизнь человека начинается раньше физического зачатия, когда духовный мир решает, что должна родиться новая душа. Когда мои родители были в отъезде, Магали брала меня с собой на церемонии, которые ее отец проводил в самой глуши Нового Орлеана. Церемонии предназначались для избранных, во время них устраивались чудовищные обряды, хотя, должен признаться, меня они не пугали. Наоборот, я испытывал к ним почти болезненное притяжение и не нуждался в том, чтобы кто-то объяснял мне суть происходящего или называл имена лоа, которые выкрикивал жрец, потому что я всех их знал, сам не понимая, откуда.