Татьяна Замировская - Земля случайных чисел [сборник litres]

И выпила залпом свою рюмочку.

– Офигеть, – сказала Лия. – Это работает. С ума сойти. Это работает. О боже мой, боже.

И посмотрела на меня так, как на меня никто никогда не смотрел.

– Ты жива, ты жива, с тобой все в порядке, – зачарованно бормотала Лия. – Офигеть, не может быть, не может такого быть.

– В смысле? – спросила я.

– Это не воспоминание, это не эпилепсия, прости, пожалуйста, я всегда думала, что ты ненормальная и придумываешь какой-то бред, чтобы меня впечатлить, прости, – затараторила Лия и тут же залилась слезами. – Господи, так не бывает. Так не бывает.

И кинулась ко мне обниматься, счастливая и верная, как собака. По моему лицу текли ее слезы, и это был первый раз, когда мое лицо касалось ее лица, для меня, и, вероятно, последний – для нее.

– Быстро, быстро, слушай внимательно, – сквозь всхлипывания рыдала неожиданно теплая, податливая, нежная Лия мне прямо в ухо. – Это правда, я не знаю, как тебе удалось это сразу понять, это и правда какая-то бракованная партия, чертова травка. Когда ты умерла, а ты умерла, не перебивай, я сразу вспомнила эту твою штуку про бальзам, потому что меня жутко мучила вина перед тобой, я так над тобой издевалась, я не знаю почему, просто мне казалось, что мы с тобой ужасно похожи, и в то же время это меня так бесило, просто слов нет, прости, прости, короче, когда ты умерла, я поехала к бабушке, и у нее все еще стояла эта бутылочка – год назад, год назад это было, когда мы к ней заходили – и я выпила маленький стаканчик – и я ровно тут! ровно в год назад, понимаешь? Это невероятно! И ты живая, живая!

Лия принялась покрывать меня мокрыми, рыдающими поцелуями – лицо, шею, руки.

– Твоя смерть была ужасной, – сказала она. – Пожалуйста, не умри, когда доживешь до нее. Это случилось 9 марта, ты подавилась зеленой булочкой, именно зелененькой, с зеленым чаем. У меня на глазах. В кондитерской. Напротив библиотеки. Я пробовала сделать этот захват, мы все там что-то пробовали, растерялись ужасно, ничего не помогло, ты умерла, пожалуйста, прости меня, если можешь, если бы я знала, что так будет, я бы никогда не вела себя с тобой так ужасно, ты меня простишь? Простишь?

Это была какая-то совершенно другая, незнакомая мне Лия. Та, которую я знала, никогда не вела бы себя так.

– Конечно, прощу, – сказала я. – Ничего же ужасного еще не случилось.

– Получается, я спасла тебе жизнь, спасла же? – затараторила Лия, хватая меня за плечи всеми своими мягкими, как ночь, бледными руками. – Ты же запомнишь это, правда? Ты не будешь есть эту булочку? Ты не пойдешь со мной в кондитерскую 9 марта? Просто скажи мне: нет, нет, я не пойду с тобой никуда – хорошо? Скажешь? Обещаешь?

– Обещаю, – сказала я. – Все хорошо.

– И еще, – сказала Лия, – пожалуйста, не говори мне о том, что я тебе сейчас рассказывала. Ну или просто попроси быть с тобой подобрее. Потому что нехорошо обращаться с подходящим человеком таким неподходящим образом. Но про остальное не говори. Я боюсь, что буду над тобой смеяться. Я больше не хочу над тобой смеяться. Если бы я знала, как оно будет, я бы никогда. Просто прости меня заранее за все, за все просто прости, что я тебе сделала, и не ешь эту булочку, и в кафе со мной не иди.

– Хорошо, – сказала я. Меня уже не беспокоила та глупая история про кинотеатр. В ней вообще не было ничего настоящего.

– Ох, – сказала Лия, отталкивая меня. – Мутная какая штука. Мы с тобой сейчас обнимались? Господи, как пьяные. Ну и пойло.

– Ты плакала, – сказала я. – Помнишь почему?

– Бред какой, – сказала Лия. – Аллергия, наверное. Из чего вы это делаете? У вас люди тоже из этого сделаны?

– Да, – сказала я. – И люди тоже. Мы сделаны из воспоминаний. А когда нам нужны новые люди, мы собираемся вместе и что-нибудь коллективно вспоминаем.

Лия вытерла слезы и брезгливо поморщилась.

После этого вечера мы практически полгода не расставались, а потом практически полгода расставались. Вспоминать осень и зиму мне не хотелось. Несколько раз я пыталась рассказать Лии, что «Чорны бусел» все-таки умудрился пролететь сквозь стальные стены ее скептицизма, и она явилась из неких темных будущих с просьбой передать себе быть со мной подобрее, но Лию вся эта паранормальная чушь чудовищно злила, и она обрушивала на меня все больше подробных описаний того, насколько неприятным человеком я стала и всегда, кажется, была, но первое время удачно маскировалась под скромную девочку, приехавшую в большой город поучиться рисовать книжки с картинками и без. Я соглашалась, потому что с какого-то момента было проще соглашаться со всем, что она мне обо мне рассказывает.

А потом она просто перестала мне звонить, а когда звонила я, так холодно спрашивала, что именно я хочу ей сказать, что я застывала, как янтарная невысказанная вещь внутри сверхзвуковой мухи, – и невозможность, нелепость этой метафоры и меня в ней рождали некие сверхновые разновидности неловкого молчания. Ничего, мямлила я, как будто и ничего.

Но потом и это прошло. Все проходит.

Через пару месяцев после последнего моего янтарного «ничего» мы случайно столкнулись в библиотеке. В ее руках была стопка широких белых книг по дизайну. В моих – узкие черные книжечки о причудливой лживости памяти при попытках рассказать значимым незнакомцам о травматичном биографическом опыте.

– Ну как ты? – спросила Лия. – Получше?

Ее глаза насмешливо метались туда-сюда под челкой, рассматривая меня в движении, хотя я почти не двигалась, как кролик в свете этих обнажающих, унижающих фар нелюбви. Лия выглядела уставшей и от этого особенно дерзкой и красивой, но я ничего этого не чувствовала – ни себя, ни ее усталости, ни дерзости, ни красоты, причем красоты я не чувствовала вообще в этом мире целиком как категории – буквально отключилось целое понятие или светофильтр.

– Нормально, – сказала я. – Видно же, что получше.

– Не видно, – сказала Лия. – Пошли поболтаем. В библиотеке говорить нельзя, все шикать будут. Тут хорошая кондитерская через дорогу, м? Расскажешь наконец-то то, что хотела. Я же помню, ты все хотела поболтать, так вот у меня как раз есть полчаса времени, поболтаем.

Тут, конечно, мне нужно было сказать «нет», но я вдруг поняла, что мое твердое, мучнистое «нет» липнет к горлу, как зеленая булочка смерти – липкая, тестяная, удушающая. Я кивнула: да, пойдем. Вот и смерть моя пришла, подумала я в этот момент. Усталая, красивая, с фарами, сияет и освещает мой путь – куда? Сама знаешь куда.

– Вот эти булочки особенно хорошие тут, – испытующе сказала Лия. – Я возьму тебе и себе, хорошо?

Я устало кивнула. Лия отвалилась от прилавка – насмешливая, довольная, шаткая, как журавль. У нее в руках был пластиковый подносик с двумя симпатичными зелеными булочками на тарелочках. Зелеными булочки были из-за пудры из зеленого японского чая матча. Я вдруг поняла, что не хочу ее больше видеть никогда. Еще я поняла, что сегодня – девятое марта. Мне всегда почему-то хотелось верить, что Лия целиком инсценировала ту сцену со слезами – то ли для того, чтобы меня подразнить, то ли для того, чтобы подыграть мне – или, вероятно, она пыталась найти легкий легальный способ наброситься на меня с поцелуями (где еще это делать, если не в бабушкиной гостиной среди картин, пока старушка беседует с агентом о том, как бы повыгоднее их продать). Но теперь у меня почему-то не получалось в это верить.