Татьяна Замировская - Земля случайных чисел [сборник litres]

Лия поставила поднос на пластмассовый столик. Поднос грохнул, у меня задрожали руки. Не слишком ли часто у меня дрожат руки, спросила я себя и ответила: слишком. На стенах в кафе висели маленькие, будто детские рисунки Уорхола с собачками, репродукции. Я вспомнила, что Лия хвасталась, что у ее бабушки дома висят оригиналы этих рисунков – но я там никаких собачек не видела. Возможно, они скромно ютились в бабушкиной спальне, и именно их продажу она обсуждала с агентом.

– Помнишь историю с бальзамом? – спросила я, указывая на булочки предательски дрожащим пальцем.

– Да, помню, – сказала Лия. – Ты очень впечатлительная. Ты всегда такой была. Тебе выгодно такой быть.

Я снова подумала о том, что почему-то не хочу ее больше видеть никогда.

– Ты тогда все придумала? – спросила я, трогая булочку пальцем.

– Я? Мне казалось, что это ты у нас такая, придумщица, – улыбнулась Лия. – Я не придумываю ничего. Работаю. Куча проектов, выставки, резиденции. Нет времени на придумывание, понимаешь?

Я посмотрела на ее руки, они не дрожали, как мои. Я ощущала себя такой же глупой и никчемной, как раньше. Возможно, я и оставалась такой же – глупой и никчемной. Но мне было страшно и я не могла это скрыть.

– Мне страшно, – сказала я. – Что происходит?

Лия пожала плечами:

– У меня была одна подруга – вот как ты. В смысле, была подруга – мы не общаемся уже. Так вот она всегда тоже… преувеличивала все.

– И что?

– И ничего, – растерянно сказала Лия. – Ну, рассказывай давай. Ты же постоянно звонила и хотела что-то рассказать мне про себя, как там ты живешь или что. Рассказывай! Я тут, я слушаю тебя наконец-то, как ты хотела.

– Да ничего такого и не происходит, – замялась я, уже ненавидя себя за очередной приступ этого удушливого жуткого теста во рту. – Дописываю магистерскую работу. Немножко преподаю, но так, ничего серьезного.

– Все? – прищурилась Лия. – Вот прямо это все, что ты хотела сказать?

Это была очень странная встреча. И я точно знала, что я вряд ли ее запомню, потому что все, что я выбрала запомнить, я запомнила тогда, когда она заливала слезами мое лицо и просила прощения за все, что мне пришлось пережить потом и, вероятно, за то, что я переживаю прямо сейчас. Я засобиралась, чтобы не переживать, но вспомнила, что на подносе угрожающе, как пистолет, лежит пышная зеленая булочка, заряженная тестяными шарами удушья.

– Ешь, ешь, – пододвинула мне ее Лия. – Давай.

И широко заулыбалась своей щербатой, дощатой, фортепианной улыбкой.

В этот момент я поняла, что почти ненавижу ее. Я взяла булочку в руку. Лия наблюдала за мной с плохо скрываемым триумфом, рука моя дрожала.

– Я чо-то не понимаю, что с тобой происходит, – сказала она. – Давай кусай.

Я поднесла булочку к лицу, она нависла надо мной, как Чужой из фильма. Я не могла от нее откусить, было страшно. Я вздохнула и закашлялась – в нос попала невесомая сахарная зеленая пыль. Я кашляла и кашляла, и белый пластиковый подносик покрылся зелеными капельками слюны.

– Тебе принести воды? – с легкой досадой спросила Лия. – Ты же даже не откусила.

– Это порошок, – знаками показала я. – Я не могу говорить, потому что я случайно вдохнула этот порошок.

– Так ты, я так понимаю, ничего мне не расскажешь даже толком, – вздохнула Лия, когда я более-менее откашлялась. – Ты же хотела. Ну. Ты же звонила. И что? И что теперь?

– Да ладно, – сдавленно прохрипела я. – Ничего. Не могу говорить. От кашля голос сел, подавилась, чертова эта звездная зеленая пыль.

– Ладно, я пошла, у меня было только полчаса, – вздохнула Лия. Было заметно, что ей со мной скучно и что она сделала все, что могла, чтобы меня растормошить, но я не тормошилась. – Ты мне так и не рассказала ничего интересного.

Я ответила максимально ненатуральным из всех своих фальшивых голосов:

– А я просто, знаешь, подавилась этим порошком и вдруг сразу подумала про все, про жизнь и смерть, вот я живая, вот я мертвая, вот я сейчас оденусь и выйду на улицу – и там будет звенящий, полный жизни март, и самое красивое во вселенной здание библиотеки, и весь этот тихий и правильный порядок невидимых и видимых вещей – и вот перед лицом этой тихой тени, пройдя несколько неслышных шагов долиной смерти, я вдруг поняла, насколько глупо и бессмысленно и, по сути, несущественно все то, что я когда-то хотела тебе сказать.

Лия посмотрела на меня с некоторой долей отвращения. Я и сама почувствовала что-то вроде самоотрицания – более неестественных, книжно-пафосных, ненатуральных фраз, кажется, я не произносила никогда. Каждое слово в этой тираде было ложью. Я просто страшно боялась кусать эту сволочную булочку. И да, я действительно чувствовала себя чуть-чуть умершей и чуть-чуть спасенной. И мысленно повторяла: ни-ку-да я с тобой не пойду.

– Все, я побежала. Жизнь так быстротечна и прекрасна, ничего не имеет значения, рада была тебя видеть, – прощебетала я. – Дай я тебя хоть обниму.

Я обняла Лию, она отшатнулась. Я пошла к метро и подумала: как хорошо, что я больше не увижу ее, мою прекрасную смерть. В каком-то смысле мне теперь даже льстит, что бабушка моей смерти, например, приходила за Энди Уорхолом – пускай эта трактовка и не выдерживает вообще никакой верификации.

Еще я подумала, что помню, где живет ее бабушка. Мне на мгновение показалось неплохой идеей приехать к ней, наговорить чего-нибудь с три короба о своей ностальгии, выпросить бутылку – из которой, как мне все еще верилось, в другом, более нежном и драматичном девятом марта, своим распухшим от рыданий ртом отпивает сама Лия, – быстро хлопнуть рюмочку травы болотной и оказаться там, за тем столом, в том единственном моменте из нашего прошлого, который я предпочла запомнить навсегда. И я скажу ей – Лия, это и правда работает, давай ты не будешь делать всего, что будешь делать? Может быть, что-то все-таки получится? Не у нас с тобой как друзей или кого угодно еще – а вообще, с миром и реальностью в целом – может быть, что-то получится? Может быть, если тебе придет в голову соврать эту чушь про булочку просто так, чтобы произвести на меня впечатление, ты не будешь этого делать?

Или наоборот – выпить рюмочку, вернуться в те 15 минут круглого стола рыцарем холодной мести и объявить рыдающей Лии, даже не подозревающей, что мы с ней одновременно отхлебнули из бутылки в навсегда разных мирах: нет, милая моя, я тебя не прощаю, хотя за предупреждение спасибо, а теперь иди назад и мучайся всю жизнь, потому что я сама только что оттуда, и нет тебе прощения.

Но я почему-то поняла, что это не сработает. Я немного завидовала Лии – я тоже хотела бы быть человеком, который спасает жизнь тому, кто его когда-то любил. Спасенному нечего делать в мире, где история пишется спасателями.