Майкл Смит - Ханна Грин и ее невыносимо обыденное существование [litres]

Эрик замер, раскрыв рот. Ничего великолепнее он и представить себе не мог. Во всяким случае, в последующие полчаса, а потом оказалось, что на свете есть еще большее великолепие.

В противоположном конце распахнулась дверь, и в церковь вошел человек, высокий и грузный. Он не заметил Эрика на скамье, а подошел к органу и уселся.

Эрик не знал, что такое орган. Он никогда не слышал органной музыки. Его родители и бабушки с дедушками тоже никогда не слышали органа. Они никогда не покидали деревню и ни разу не были в этом городе, который назывался Лейпциг. Эрик лишь потом узнал, как называется странное сооружение из труб, а сначала обнаружил, для чего оно.

Человек вытянул руки и нажал пальцами на клавиши. Раздались какие-то разрозненные звуки. Человек остановился, поморщился и посмотрел в потолок, будто ждал вдохновения.

Немного погодя он протянул правую руку и нажал еще несколько клавиш. Послышались еще звуки, но уже иначе, один за другим. Он снова остановился, а потом попробовал еще раз. Похоже, ему понравилось, и тогда он повторил звуки в том же порядке, а потом еще и еще, всякий раз немного меняя звучание, пока не добился такого, которое понравилось ему больше всего.

А потом он начал играть и левой рукой.

Правая рука продолжала наигрывать первую мелодию. Левая играла что-то похожее, но не совсем такое же и не одновременно. Два набора нот словно бы говорили друг с другом, как будто беседовали.

Звуки повторялись и повторялись по кругу, изменялись, множились, а потом стали похожи на две стаи птиц, летящие бок о бок, независимо друг от друга, но смешиваясь и объединяясь, и звук становился все громче и громче, усложнялся, к кружащей стае птиц присоединялись новые… но в центре этой круговерти все равно звучала та, самая первая незамысловатая музыкальная фраза.

А потом человек стал играть еще и ногами.

У самого пола была еще одна клавиатура, большие деревянные педали, и человек наступал на них, добавляя к летящим ввысь звукам еще один уровень, пониже. Эрику показалось, что у него вот-вот лопнут перепонки в ушах.

Витражные окна перестали быть самой изумительной и великолепной вещью на целом свете. Ею стала музыка. Такая восхитительная, что Эрик ахнул от восторга.

Человек у органа услышал шум – музыка ему нисколько не мешала – и немедленно прекратил играть.

Эрик ужасно огорчился. Ему показалось, что внезапно погасили солнце. Человек повернулся и оглядел храм.

– Кто здесь?

Эрик хотел было спрятаться или убежать, но родители воспитали его в честности.

Он испуганно встал и признался:

– Это я, господин.

Человек отошел от органа, прошествовал между рядами скамей прямо к Эрику и сурово спросил:

– Кто ты такой? И что ты здесь делаешь?

Эрик объяснил, что он живет на ферме, а сегодня решил узнать, куда ведет дорога, и долго шел по ней, пока не пришел в город, а в храме спрятался от дождя и потому, что устал от толпы, и добавил, что не хотел никому мешать и просит прощения.

Человек пристально посмотрел на мальчика, и лицо его смягчилось.

– Ну и что ты думаешь?

– О чем?

– О музыке, конечно.

Эрик попытался описать свои чувства. Ему не хотелось просто говорить, что музыка «хорошая», – это слово к ней не очень подходило. Однако он не умел описывать музыку. У него были только слова, чтобы рассказывать о жизни на ферме, – например, была ли земля в поле сырой и вязкой, как обычно, или ее развезло в густую слякоть.

– Она… как разговоры гор, – смущенно сказал он. – Как то, о чем горы говорят, когда мы спим или не смотрим на них. Будто каждое дерево на горе рассказывает, как хорошо быть живым, и все болтают одновременно, но в то же время внимательно слушают друг друга.

Немного поразмыслив, человек произнес:

– Великолепно. Мне нравится. Как тебя зовут?

Эрик сказал свое имя, а человек назвал ему свое имя и объяснил, что он – регент церковного хора и сочиняет музыку для воскресной службы. Он не рассердился, что Эрик слышал его первые наброски, но сказал, что предпочитает работать над композицией в одиночестве и надеется, что Эрик его поймет.

Эрик понял, что слушать дальше ему не разрешат, и очень огорчился.

– А как вы это делаете? – спросил он. – Ну, как вы сочиняете музыку?

Человек протянул к нему раскрытую ладонь, а другой рукой указал себе на голову:

– Вот где-то между этими двумя местами лежит рай. Надо только открыть дверь.

Эрик сообразил, что человек совсем не суров, он просто занят своей работой творца, а его слова означают, что в человеческом уме и руках сокрыта возможность вершить дела, которые больше, чем весь мир. Больше, чем целая вселенная.

– А как открыть эту дверь? – спросил Эрик.

– Ты уже начал, – ответил человек. – Однажды, давным-давно, я прошел двести миль, чтобы послушать игру одного композитора. А сегодня ты, сам того не зная, сделал то же самое. Ты нашел свою дверь. И теперь тебе надо всего лишь толкать ее – потихонечку, полегонечку, всю жизнь. Вот, возьми на память.

Человек поднес руку к лацкану и отстегнул от ткани какое-то подобие скромной броши. Булавку цвета жухлого золота. Он вколол ее в обтрепанную одежонку Эрика и направился к органу.

Эрик вышел из храма и побрел по улицам. Толпы людей его больше не пугали, потому что теперь их движение и звук тысяч голосов сплетались в безбрежную мелодию, в историю, сотканную из звуков, иногда нестройных и резких, как выкрики уличных разносчиков, торгующих мясом или старым ржавым инструментом, – а иногда сладостных и чистых, как женские голоса, окликающие детей или соседей. Услышанная в храме музыка и осознание того, что она не сотворена Господом, а создана человеком, навсегда изменили Эрика.

Под дождем он вернулся домой. Путь был долгим, и Эрик очень устал.

На следующий день дождь отпустил, и все вышли на работу. Эрик работал вместе со всеми, как обычно, но с того самого дня решил, что однажды покинет и ферму, и родных и отыщет место, где сможет научиться что-нибудь создавать, как тот человек в храме.

Создавать такое, что изменит мир.

Сказав это, дедушка умолк.

Ханна недоуменно наморщила лоб. Рассказ был неплох, хотя в нем ничего особенного не происходило; не было ни говорящих зверей, ни чего-нибудь такого, что нравится одиннадцатилетним девочкам. Впрочем, Ханне оставался неясен и его смысл, и то, как он связан с главными вопросами.

Откуда дедушка знает старика в черном костюме?

И неужели это в самом деле Дьявол?

– Спроси его, как звали человека, который играл на органе.

Ханна вздрогнула и увидела, что старик в черном вернулся в комнату и стоит у окна. Гриб оставался снаружи и зябко поеживался.

Ханна посмотрела на дедушку:

– Ну ладно. Кто это был?