Майкл Смит - Ханна Грин и ее невыносимо обыденное существование [litres]

Потому что это невозможно.

Она заметила, что из внутренней стенки устройства торчит булавка жухлого золота, а на верхушке булавки – драгоценный камешек. Темно-красный, как засохшая кровь. Он словно бы звал Ханну. Она медленно протянула к нему руку.

– Не трогай, – одернул ее дедушка. – Только этого тебе не хватало. Оставь в покое.

– А что это?

– На крайний случай, – ответил он.

Он вышел из устройства и начал его разбирать, производя какие-то сложные и непонятные действия, так что части накладывались друг на друга, с каждым поворотом становясь все меньше и меньше, и десять минут спустя весь механизм снова уместился в старый чемодан. Как будто целый автомобиль уложили в коробку из-под обуви. Дедушка приставил к чемодану первую панель и начал закручивать винтики.

Тем временем Дьявол – рассмотрев внутренности загадочного механизма, Ханна почти смирилась с мыслью о том, что это он и есть, – отошел в угол комнаты. Гриб слез с дивана и поковылял к нему. Они завели какой-то разговор, но так тихо, что Ханне не было слышно.

Дедушка привинтил первую панель и взялся за вторую. Ханна наблюдала за ним.

– Это ты все сделал?

Он кивнул.

– Но как?

– Долго и трудно.

– Но если ты сделал это для него и все это так трудно, то почему ты ничего от него не получил?

Дедушка замялся и неохотно произнес:

– Я этого не говорил.

– Говорил. Когда рассказывал свою историю. Он сказал, что ничего тебе не заплатит.

– Да, но это не означает, что я ничего от него не получил.

– Ну и что же ты получил?

Дедушка вздохнул и ответил – торопливо, чтобы поскорее с этим покончить:

– Он пришел ко мне в мастерскую в тысяча семьсот семьдесят девятом году.

– Ну и что? – недоуменно спросила Ханна.

Дедушка прикрутил последний винтик и сложил инструменты в старую кожаную сумку.

– Ты что, считать не умеешь? – спросил старик в черном костюме; он уже закончил разговор с грибом и теперь стоял совсем рядом, будто ему не терпелось уйти. – Это было почти двести пятьдесят лет тому назад.

Ханна уставилась на него:

– Что?

Старик в черном костюме повернулся к дедушке:

– Сколько времени вам надо на сборы?

Несколькими часами ранее, в пяти тысячах миль от штата Вашингтон, мама Ханны сидела в гостиничном вестибюле. За час до того она ужинала с человеком, с которым у нее были близкие отношения; он жил в Лондоне, и именно об этом человеке она думала за обедом в ресторанчике в Лос-Гатосе.

Иными словами, ради этого человека она бросила прежнюю жизнь.

Они ужинали недалеко от гостиницы, в уютном итальянском ресторане, где почти год назад их колени соприкоснулись во время деловой встречи, за обсуждением нынешней работы Кристен. Ресторанчик стал «их местом». И до сих пор им был. Но теперь ходить туда было необязательно. Теперь они могли пойти куда угодно и посещали разные рестораны и бары, но чаще всего все-таки приходили в «Белла маре», хотя Кристен уже перепробовала все блюда в меню как минимум по одному разу и, честно говоря, кормили тут так себе.

А раньше казалось, что очень вкусно.

Уже не имело значения, что теперь за ужин можно было расплачиваться кредитной карточкой – а не наличными, как раньше, чтобы не оставлять подозрительных следов в ежемесячных выписках по счету. Даже прощальный поцелуй на парковке у гостиницы, один из ритуалов в их пока еще недолгой вроде бы связи, больше не вызывал былого душевного трепета.

Знакомый ушел домой пораньше, потому что утром у него намечалась важная деловая встреча (после катаклизмов самоопределения жизнь очень быстро приходит в норму), и Кристен решила посидеть с айпадом в гостиничном баре, ответить на мейлы друзей и знакомых. Только у нее ничего не получилось. Несколько сообщений в личной папке «входящие» оставались без ответа вот уже несколько недель. С ней пытались связаться подруги, бывшие коллеги в Штатах и, конечно же, двоюродная сестра.

Кристен отгораживалась от этих мейлов, от их вопросов и обвинений, точно так же как отгораживалась от всего нового, раз за разом предлагая поужинать в «Белла маре». Как отгораживалась от мира за камином в гостиничном баре, да и в самой гостинице.

Она отгораживалась от чувства вины, глодавшего ее ежечасно. Супружеская измена сродни автомобильной аварии, когда въезжаешь в машину партнера. Неважно, быстро или медленно едешь, штрафные пункты записывают тебе, а вдобавок оказывается, что все неполадки, огрехи и прочие неприятности в отношениях, даже те, что случились много лет назад, – тоже твоя вина. К этому добавилось еще и чувство вины за недавний скомканный разговор с дочерью, но сейчас Кристен не могла об этом думать и тоже задвинула его куда подальше.

Однако же было и еще кое-что.

Первые пугающие намеки заключались в том, что человек, который весь вечер говорил с ней в основном о работе, может быть, и был острым инструментом, вспоровшим швы предыдущей истории, вот только он вряд ли был тем, кто помог бы Кристен создать какую-то новую, годную замену. Он был следствием, а не причиной. Кристен вконец извелась после долгих месяцев внутренней борьбы с собой – «если не сейчас, то когда?», – и у нее просто не оставалось сил для принятия окончательного решения – «если не это, то что же?».

Во всяком случае, не сегодня.

Подошла официантка – узнать, не нужно ли чего, и, к облегчению Кристен, сбила ее с мысли, прежде чем мысль успела сформироваться.

Она заказала горячий шоколад – в Лондоне было очень, очень холодно – и сделала еще одну попытку ответить на мейл Джилл, своей двоюродной сестры.

Вместо этого она задумалась о картине, которая висела в доме, где Кристен уже давно не была. В доме, который когда-то был ее домом, в Санта-Крузе.

Картина, неплохая акварель с изображением Биг-Сура, написанная художником из Кармеля, стоила всего триста долларов (вместе с багетом), и Стив купил ее полтора года назад. Эта значительная, но вполне приемлемая сумма не заслуживала той страстной отповеди, которой разразилась Кристен, узнав о покупке. Стив редко покупал что-то для себя. В сущности, он даже спросил разрешения у жены (ну, или дал ей понять о своих намерениях, чтобы адвокат противной стороны мог высказаться), и она не возразила.

Почему же тогда она отнеслась к картине с таким пренебрежением: мол, какая разница, где ее повесить? Откуда взялось это равнодушие?

А потом, спустя несколько недель после приобретения картины, пока Стив укладывал спать Ханну, Кристен с бокалом сидела во дворе и разглядывала заднюю стену дома, в котором они прожили семь лет. И тут ее внезапно осенило, будто ответ на мучивший ее вопрос упал с ясного неба.

Биг-Сур многие годы был местом их мечты. Они ездили туда каждый год, на выходные. Вместе с Ханной бродили по горам, смотрели, как она играет на берегах быстрых ручьев и на продуваемых ветром пляжах. Биг-Сур укоренился в воображении и самой Ханны, и ее родителей.