Роберт Маккаммон - Рассказы [компиляция]

— Мы движемся в разных направлениях, — произнес Джонни голосом, который становился выше и выше день ото дня. — Я не понимаю, что происходит и почему. Но… это так. — Он потянулся и прикоснулся к ее морщинистой руке. Косточки ее стали тонкими, как у птички. — Я тебя люблю, — добавил он. — И я тебя люблю, — улыбнувшись, дребезжащим старческим голосом ответила она.

Некоторое время они сидели, залитые пурпурным сиянием. Потом Джонни вскочил, выбежал на улицу и принялся швырять камни, целясь в опустевший дом Гордона Мэйфилда. Бренда дремала, роняя голову.

Что-то происходит, думала она в сонном оцепенении. Вспомнился день свадьбы. Она вытерла с подбородка тонкую слюнку и улыбнулась. Что-то происходит. Что это было и куда все это ушло?

Джонни начал дружить с собаками, но Бренда не разрешала держать их в доме. Джонни обещал, что будет убирать за ними, кормить и все прочее, что полагается в таких случаях делать. Бренда ответила категорическим отказом и добавила, что не желает видеть в доме драную когтями мебель. Джонни немного поскандалил, но успокоился. В одном заброшенном доме он нашел бейсбольную биту и мяч и большую часть времени проводил, гоняя его на улице. Бренда пыталась заняться вязаньем, но пальцы уже не слушались.

Наступают последние дни, думала она, сидя на крыльце и наблюдая за тем, как маленький мальчик бегает с мячом по улице. На коленях она постоянно держала Библию и пыталась читать, хотя глаза болели и слезились. Наконец-то настали последние дни, и ни одному человеку не под силу остановить течение времени.

Наступил день, когда Джонни не смог забраться к ней на колени. Было больно поднимать его на руки, но она хотела, чтобы он был рядом. Джонни играл ее пальцами, а Бренда рассказывала ему, о рае и загробном царстве. Джонни спрашивал, какие там есть игрушки, а Бренда лишь улыбалась беззубым ртом и ерошила ему волосы.

Что-то происходит, думала Бренда и наконец поняла, в чем дело. Дело во времени. Завод старых часов заканчивается. Старые планеты замедляют бег по своим орбитам. Старые сердца устали стучать. Огромная машина приближается к своему концу, и кто может сказать, что это плохо?

Она держала его на руках, слегка покачиваясь в старом кресле, и напевала ему старую милую песенку:

Потом замолчала и, прищурившись, вгляделась в даль.

Гигантская переливающаяся зелено-фиолетовая волна медленно шла над Землей. Она надвигалась безмолвно, почти… Да, Бренда была в этом уверена. Она надвигалась с любовью и милостью. Волна медленно катилась по полям, оставляя за собой серую пустоту, словно влажная тряпка, стирающая мел на школьной доске. Скоро она достигнет города, их улицы, их дома, их крылечка. И тогда и она, и ее маленький сын узнают ответ.

Движение было неотвратимо.

У нее еще хватило времени допеть свою песенку:

Наконец волна достигла их. Она пела о дальних берегах. Младенец лежал с сияющими глазами, и старая женщина улыбнулась ему и встала навстречу тайне.

А ведь я уже точно знал, что наступил конец света, когда зашел в комнату и увидел в своем кресле Уильяма Шекспира.

Вернее, мне кажется, что это был именно он. В любом случае, это был один из тех ребят, что носят крахмальные воротники и бархатные пиджаки и сыплют устаревшими словечками, будто старшеклассники в школьной пьесе. Я позвал Веру. Крикнул ей: «Вера, иди сюда скорее, взгляни-ка на это!» — и она тут же вбежала в комнату. Разумеется, мы и раньше видели призраков, как и любой в нашем мире, но Уильям Шекспир, который сидит в твоем кресле и смотрит телевикторину — чертовски необычная картина.

Время от времени он шевелил губами: похоже, пытался отвечать на вопросы телеведущего. Затем откидывал голову назад, закрывал глаза и произносил: «Горе мне». Ясно и четко, как звон церковного колокола. В комнату вошел Бен-младший, встал между мной и матерью, и мы втроем наблюдали, как призрак пытается беседовать с телевизором. Старый добрый Уилл выглядел таким же, как и остальные призраки: он был не совсем здесь. О, его прекрасно можно было разглядеть, и даже можно было угадать цвет его волос, кожи и одежды, но он был каким-то туманным, и сквозь него просвечивала обивка кресла, на котором он сидел. Он потянулся к торшеру, стоявшему позади него, но призрачная рука не могла до него дотронуться. «Горе мне», — повторил он и посмотрел на нас, стоявших в дверном проеме. Глаза у него были грустные. Это были глаза человека, который потерялся во время длительного путешествия и никак не может найти дорогу домой.

Вера спросила его:

— Хотите, я переключу канал?

Она всегда была вежлива с призраками, решившими посетить наш дом. Даже если их никто не приглашал. Старый добрый Уилл начал потихоньку растворяться в воздухе. Это нас не удивило, ведь мы уже не раз видели подобное. Через минуту в комнате осталось только его лицо, бледной луной повисшее в воздухе. Затем и оно исчезло, остались лишь глаза. Глаза пару раз моргнули и тоже испарились. Но все мы понимали, что старина Уилл ушел не навсегда. Он не мог уйти далеко. Он, как и другие, был вынужден скитаться по призрачному миру. Хаос, вот что это такое.

Через несколько секунд Бен-младший окликнул меня: «Пап!» — и подвел нас с мамой к большому окну в гостиной, из которого открывался прекрасный вид на луг. На дворе стоял октябрь, и природа вокруг приобретала красные и фиолетовые оттенки. Небо было зеленовато-серым: оно всегда такое перед смерчем. Недавно Вера заметила, что такое небо напоминает шкуру ящерицы, а я подумал, что точнее и не скажешь. Бен-младший тихо произнес:

— Вот, опять.

Мы с Верой посмотрели туда, куда он указывал, и тоже увидели это. Нужно быть слепым как крот, чтобы не заметить.

Смерчи всегда бывают странно-зеленого цвета, как шкура ящерицы. На днях один такой прошел прямо по Пенсильвания-авеню в Вашингтоне [14] Пенсильвания-авеню — улица в Вашингтоне, соединяющая Белый дом и Капитолий, часто называется «Главной улицей Америки». . Это показывали в пятичасовых новостях. Как бы то ни было, менее чем в двухстах ярдах [15] 200 ярдов — ок. 182 метров. от нас кружился смерч. Дом затрещал и заскрипел, будто все вокруг разом расстроилось и разладилось. Лампочка перегорела, и тут же отключилось электричество.

— Боже, — прошептала Вера, стоя за моей спиной в бледно-зеленом свете. — Господи, пощади нас.

Их можно было разглядеть в смерче: они кружились и кружились, натыкаясь друг на друга, от самого основания до верхушки воронки. Трудно сказать, сколько их там было. Думаю, не одна сотня. Некоторые были полупрозрачными, некоторые казались настоящими, из плоти и крови, как мы с вами. Ветер швырял их туда и сюда, и они падали на землю, будто осенние листья. Они падали на верхушки деревьев и на траву, на заборы и на дорогу, ведущую в Конкордию. Некоторых разрывало на куски, как старые тряпки, попавшие под лезвия газонокосилки; другие же поднимались и, спотыкаясь, уходили прочь, в точности как пьяницы субботним вечером. Теперь смерч двигался в другую сторону, он шел на юг, вверх по долине, удаляясь от нашего дома, и на каждом шагу выплевывал новых призраков. Вера протянула руку и задернула шторы, и теперь все мы стояли в сумерках, вслушиваясь в стоны деревьев и шум удаляющегося смерча.