Роберт Маккаммон - Рассказы [компиляция]

— Я тебе жопу развалю, рыло обезьянское! — заорал Саломон, адресуясь к миссис Кардинса, старухе, которая жила этажом ниже. Сразу же раздался тонкий, взвинченный до бабьего визга голос мистера Кардинсы, в котором звучало плохо скрываемое бешенство: «Нечего так разговаривать с моей женой! Да я к тебе легавых вызову, сволочь!»

— Давай-давай, вызывай! — прокричал Саломон и притопнул еще разок. — Может, им захочется потолковать с твоим племянничком про то, кто же это в нашем доме всю наркоту продает! Давай, звони! — Это утихомирило супругов Кардинса, а Саломон обеими ногами нарочито громко затопал по полу у них над головой. Под его тяжестью половицы пронзительно заскрипели. Но тут завелся сосед-пьянчуга Бриджер: «Да заткнитесь вы там! Дайте человеку поспать, чтоб вас черти побрали!»

Саломон подкрался к стене и заколотил по ней. Стояла середина августа, было душно, парило, и воздух в квартире словно бы загустел; лоб Саломона блестел от пота, а футболка была в мокрых пятнах.

— Сам туда катись! Кого это ты посылаешь к черту? Вот приду, намылю жопу твою тощую, ты… — Его внимание привлекло какое-то движение: по полу, точно надменный черный лимузин, мчался таракан. — Сукин сын! — взвизгнул Саломон, в два прыжка догнал насекомое и обрушил на него башмак. Для таракана настал Судный День. Скрипя зубами, Саломон безжалостно давил. С подбородков капал пот. Хруп — и Саломон размазал внутренности насекомого по полу.

Уловив уголком глаза еще какое-то движение, он обернулся — сплошная стена живота — и посмотрел на того, кого считал тараканом другой породы.

— А тебе какого черта надо?

Разумеется, Чико не ответил. Он на четвереньках вполз в комнату и теперь сидел на корточках, слегка склонив набок непомерно большую голову.

— Эй! — сказал Саломон. — Хочешь поглядеть что-то занятное? — Он ухмыльнулся, показав гнилые зубы.

Чико тоже осклабился. С мясистого смуглого лица глядели разные глаза; один был глубоко посаженный, темный, а другой — совершенно белый: мертвый слепой камушек.

— Взаправду занятное! Хочешь поглядеть? — Саломон, продолжая ухмыляться, утвердительно качнул головой, и, подражая ему, Чико тоже ухмыльнулся и кивнул. — Тогда иди сюда. Сюда, сюда. — Он показал пальцем на желтые, поблескивающие тараканьи внутренности, лежавшие на полу.

Ничего не подозревающий Чико энергично пополз к Саломону. Тот отступил.

— Вот туточки, — сказал он и притронулся к влажно поблескивающей кашице носком ботинка. — А на вкус-то чисто конфета! Ням-ням! Ну-ка, давай, лизни!

Чико уже был над желтым мазком. Он посмотрел на пятно, потом единственным темным глазом снизу вверх вопросительно взглянул на Саломона.

— Ням-ням! — повторил Саломон и погладил себя по животу.

Чико нагнул голову и высунул язык.

— Чико!

Высокий, нервный женский голос остановил Чико, прежде чем он добрался до пятна. Чико поднял голову и сел, глядя на мать. Шея под тяжестью головы незамедлительно начала напрягаться, отчего череп склонился несколько набок.

— Не делай этого, — сказала женщина Чико и помотала головой. — Нет.

Чико заморгал здоровым глазом. Он поджал губы, беззвучно выговорил нет и отполз от дохлого таракана.

София вся дрожала. Она сердито сверкала глазами на Саломона, тонкие руки висели вдоль тела, пальцы были сжаты в кулаки.

— Как ты мог… такое?

Он пожал плечами; ухмылка стала чуть менее широкой, точно рот Саломона был раной, оставленной очень острым ножом.

— Я просто шутил с ним, вот и все. Я не позволил бы ему сделать это.

— Иди сюда, Чико, — позвала София, и двенадцатилетний мальчик быстро подполз к матери. Он притулился головой к ее ноге, как могла бы притулиться собака, и София коснулась курчавых черных волос.

— Больно уж серьезно ты все воспринимаешь, — сказал Саломон и пинком отправил раздавленного таракана в угол. Ему нравилось их убивать; подбирать трупы было делом Софии. — Заткнись! — проревел он в стену Бриджеру — тот все еще кричал, что в этом гнойнике, в этой чертовой дыре, ни дна ей, ни покрышки, человеку никогда нельзя выспаться. Бриджер умолк, зная, когда не следует лезть на рожон и искушать судьбу. В квартире этажом ниже чета Кардинса тоже хранила молчание, не желая, чтобы потолок рухнул им на голову. Но в комнате роились иные звуки, долетавшие и из открытого окна, и из нутра убогого дома: неотступный, сводящий с ума рев уличного движения на Ист-Ривер-драйв; два голоса, мужской и женский, громко переругивающиеся на замусоренном бетонном квадрате, который район именовал «парком»; рев пущенного на полную громкость стереомагнитофона; громкое хлюпанье и урчание перегруженного водопровода и стрекот вентиляторов, которые в жаре и духоте были абсолютно бесполезны. Саломон уселся в любимое кресло с продавленным сиденьем, из-под которого свисали пружины. — Принеси-ка пивка, — велел он.

— Возьми сам.

— Я сказал… принеси пива. — Он повернул голову и уставился на Софию глазами, грозившими уничтожить.

София выдержала его взгляд. Миниатюрная, темноволосая, с безжизненным лицом, она сжала губы и не двинулась с места; она походила на крепкий тростник, гнущийся под напором надвигающейся бури.

Большие костяшки пальцев Саломона задвигались.

— Если мне придется встать с этого кресла, — спокойно сказал он, — ты крупно пожалеешь.

Жалеть Софии уже приходилось. Однажды Саломон отвесил ей такую пощечину, что голова у нее три дня гудела, как колокол Санта-Марии. В другой раз он отшвырнул ее к стене и переломал бы ей все ребра, не пригрози Бриджер сходить за полицией. Правда, хуже всего было в тот раз, когда Саломон пнул Чико и синяк с плеча мальчика не сходил целую неделю. В нынешний переплет они угодили из-за нее, не из-за Чико, и всякий раз, когда страдал сын, сердце Софии разрывалось на части.

Саломон положил руки на подлокотники, готовясь подняться с кресла.

София повернулась и сделала те четыре шага, что отделяли комнату от каморки, служившей кухней. Она открыла тарахтящий холодильник, содержимое которого представляло собой сборную солянку: разнообразнейшие остатки и объедки, коробки со всякой съедобной всячиной и бутылки с пивом, самым дешевым, какое нашел Саломон. Саломон вновь устроился в кресле, полностью игнорируя Чико, бездумно ползавшего по полу туда-назад. Тараканище никчемный, думал Саломон. Следовало бы раздавить это отродье. Избавить от жалкого существования, от страданий. Черт, да разве лучше быть глухим, немым и полу-слепым? Все равно, рассуждал Саломон, башка у пацана пустая. Ни капли мозгов. Даже ходить этот кретин и то не может. Только ползает на карачках, путается под ногами, идиот придурошный. Вот кабы он мог выйти из дома да подсуетиться где-нибудь насчет деньжат, может, было бы другое дело, но, насколько понимал Саломон, Чико лишь занимал место, жрал и срал. «Ты, ноль без палочки», — сказал он и посмотрел на мальчика. Чико, отыскав свой обычный угол, сидел там и ухмылялся.