Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

Оставив его, Ира потихоньку отправилась спать. Спала беспокойно, как и в прошлую ночь. Ей мешал брат своими ядовитыми бормотаниями, а, кроме того, постоянно казалось, будто кто-то заползает под одежду – то ли не все клопы передохли, то ли просто чудилось от нервозности.

Часа в три, кажется, она смогла провалиться в липкую дрему, но почти сразу пробудилась оттого, что сверху нависла черная тень. Женщина распахнула тяжелые веки и столкнулась взглядом с Бориской – тот стоял над кушеткой и смотрел на сестру, не отрываясь. Ира вздрогнула и, ничего не соображая, присела на постели. За окном только начало светать.

– Ты чего? – спросила она и услышала, насколько сильно у нее дрожит голос.

Шалый разомкнул ссохшиеся губы и выдавил из себя глухие слова, пропитанные ненавистью:

– Я тебя, тварь, грохну сейчас.

– Да что стряслось-то?

– Вы! – невпопад отозвался Борис, срываясь на крик. – Это всё вы! Отца со свету сжили, стервы! Меня выгнали! А ты вообще семью опозорила! Еще что-то про наколку мою тявкать осмелилась! Я тебя порешу, слышишь!

Он сыпал угрозами и оскорблениями, но не двигался с места. В голове у Ирины пронеслось две мысли: либо братец по пьяни вспомнил какие-то свои злоключения на зоне, либо действительно обиделся на то, что ей стало известно истинное значение наколки в виде перстня.

Дожидаться, пока Шалый начнет предпринимать какие-то действия, она не стала – быстро слезла с койки, схватила чемодан и ринулась на улицу. Бориска остался в том же положении, словно разговаривал с воздухом или бестелесным духом, и вообще не заметил исчезновения гостьи.

Ира же, продираясь сквозь предрассветный сумрак, добралась до жилища деда Матвея и попросилась на ночлег.

После встречи с Ириной Радлов выскочил из амбара в ярости. Потоптался на одном месте, словно не знал, что с этой яростью делать, потом громко выругался и пошел домой. В уголках глаз у него плясала красная пелена, а зрачки застилало слезливой мутью, так что он ничего перед собой не видел и при каждом шаге натыкался на камни и комья грязи. Камни гневно пинал, отчего те укатывались дальше и рано или поздно вновь попадались под ноги, комья грязи – давил, не заботясь о чистоте и целости обуви. Впрочем, внутренняя буря постепенно улеглась, и когда Радов приближался к своему особняку – он уже жалел, что так резко обошелся с женщиной.

У себя во дворе Петр печально оглядел голую землю, расплывшуюся в болото и больше непригодную для посевов, пожал плечами, как бы не понимая, что со всем этим теперь делать, и протиснулся в прихожую, чуть не проломив дверные косяки – от бессонницы он весь обвис и обмяк, но, увы, не похудел нисколько.

Разувшись и стянув шубейку, Радлов первым делом направился в спальню, где с недавних пор безраздельно властвовала царица Тамара. Постучался, подождал пару минут и открыл дверь, не дождавшись ответа. Жена неподвижной статуей сидела у зеркала и отсутствующим взором глядела куда-то сквозь – сквозь зеркало, сквозь стены и горные хребты, но вместе с тем не видела дальше собственного носа.

– Тома, – позвал Петр. – Обедать-то будем или нет?

Тамара очнулась от своего мертвенного забытья, обернулась в сторону мужа, вымучила на лице улыбку, отчего по уголкам рта у нее собрались мешочки морщинок, и медленно кивнула.

Радлов с облегчением выдохнул и поспешил на второй этаж. Уселся за стол, от нетерпения и голода потарабанил пальцами по его поверхности и вдруг ощутил такую неимоверную тяжесть во всем теле, будто все мышцы разом налились водой и разбухли. А веки, воспаленные и свинцовые, накрыли своей мягкой тканью уставшие глаза. Радлов не уснул, но впал в какое-то немое оцепенение. Перед ним мелькали темные тени и проносились крохи черного песка, и в этой смуте мелькали лица падчерицы, Ильи, Даши и даже того старика, что жил на окраине и стучал по стенам от безумия – всех, кто умер за последний год. И лица были такие четкие, ясные, каждую морщинку удавалось рассмотреть, каждый изгиб линий. Только старик оказался окутан туманом, ведь Петр его никогда толком и не видел. Затем откуда-то повалил густой дым, люди исчезли, раскрыв рты в беззвучном крике, и перед мысленным взором осталась лишь чудовищная, пугающая своими хищными трубами громада завода…

Но вот Тамара принесла суп и котлеты, а вместе с ними – назойливую ткань реальности, и удручающие видения растаяли без следа.

– Что у нас на кухне по запасам? – спросил Петр, вливая в себя первую ложку мясной похлебки. От запаха еды желудок громко заурчал и затрепыхался в предвкушении.

– Наша свинина ушла вся, это последняя, – ответила Тома, указывая на тарелку с супом, и присела рядом. – На плите целая кастрюля стоит, конечно. Дня на три хватит.

– Зарплата через неделю только, – протянул Радлов невнятно, пережевывая жилистые куски. – Протянем?

– Протянем, не переживай, – Тамара блекло улыбнулась. – В погребе полно консервов, соленья с прошлого года еще остались. Ну и крупа, мешка два, наверное. Уж один мешок ты сам в амбар отнес. Наверное, про запасы надо было спрашивать до того, как ты его потащил.

– Так чтоб не лазали. Вон, калитка на задний двор вся раздолбанная. Поросята-то давно все ушли, а они всё лезут. Думают, я утаил чего.

– Зря ты им помогаешь. Не ценят ведь.

– Зря не зря, а тоже люди, – Петр закончил с супом и потянулся за котлетами, но вдруг остановился, напряженно сложил руки на стол и сказал вполголоса: – Я, кстати, в амбаре с Ириной столкнулся.

– С кем?! – воскликнула Тома и некоторое время смотрела на мужа молча, а лицо ее мрачнело и постепенно кривилось от злости. – Я про нее и слышать ничего не хочу! Надеюсь, ты ей все высказал! А лучше влепил бы ты этой сипухе хорошую затрещину!

– Я на нее сорвался, конечно. Но бить нехорошо.

– А могилы осквернять хорошо, по-твоему? Да она нам с тобой в душу плюнула! А ты еще что-то рассуждаешь! Эх! – Тамара махнула рукой, затем заговорила тише, ядовитым и неприятным тоном: – У них вся семейка гнилая. Папаша редкий подонок был. И сынок весь в него – здоровый мужик, а горазд только рюмки тягать да баб бить. Жаль, что его в колонии не убили, – прокашлялась и продолжила почти шепотом, словно от ненависти задыхалась: – Хотя у них и бабы хороши, таких иной раз и побить не грех. Ира эта строит из себя не пойми кого, а сама вон, с алкашней запросто якшается да, как выяснилось, ноги только так раздвигает. Маша, старшенькая, вроде тихоня тихоней, а за глаза может ушат помоев на тебя вылить и как будто все нормально, как будто так и надо. Ну и мамаша тоже. Высокоморальной себя возомнила, дура старая. Видано ли, собственных детей в дом не пускать? Да, дети у нее – твари. Но для нее-то самой – родная кровь, как так с ними можно! Дашенька только хорошая была. Прямо как роза средь гадюшника. И та умерла, – на последнем слове женщина сникла, опустила голову и пробормотала едва слышно: – Бедная, бедная…