Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Ты чего, Том? – беспокойно спросил Радлов и погладил жену по седым волосам.

Та встрепенулась, посмотрела на него с неизбывной тоской и вместе с горловым хрипом выдавила из себя:

– Лизу вспомнила. Снилась мне опять. Плачет да все за собой зовет. Видно, мне за ней следом нужно было, – она тяжело вздохнула, отвела взгляд в сторону, закивала, как бы соглашаясь сама с собой, сначала медленно, а потом часто-часто, почти как при судорогах, и глухо добавила: – Да. Нужно было. Подло это, позже своих детей умирать.

– Тома, ведь год прошел. Надо как-то жить.

– В монастыре, куда ты меня зимой таскал, тоже сказали, что надо как-то жить, – громко втянула воздух и несколько раз всхлипнула, но без слез – только чуть глаза увлажнились. – Мол, руки на себя накладывать – большой грех против Бога. Да как жить-то? По мне, лучше б этот ихний бог детей не отбирал.

– Тома! – недовольно воскликнул Радлов.

– А? Да, прости. Верь в своего бога, коли тебе так хочется. Оно, может, и легче так, не знаю уж, – зажала лицо рукой, стараясь не разрыдаться, переборола себя и вспомнила о другом: – Мальчик там еще лежит этот. Такой молодой, такое у него лицо доброе! Лежит в гробу, как живой, аж сердце кровью обливается.

– Говорят, он праведную жизнь вел, вот и не тлеет, – сказал Петр и смутился. На самом деле он не знал, что ответить, да ляпнул первое, что пришло на ум.

– Праведная жизнь это для стариков. Нам с тобой, в принципе, тоже уже подходит. Сидеть, греться да, что называется, о душе думать. Молодые должны полной грудью дышать. Кровь-то кипит, против природы идти негоже.

Тома замолчала. Радлов отметил это ее «негоже», до боли напоминающее Инну Колотову, и в очередной раз подумал, что Тома становится похожей на свою мать.

– Дети ведь умирают, – заговорила женщина вновь, собравшись с мыслями. – Дети. Лизонька. Илья. Этот святой мальчик. А значит, будущего нет, понимаешь? Значит, будущего нет. Разве можно… жить дальше?

– В церкви говорят, уныние – грех.

– В твоей церкви-то много всякого говорят! – вспылила Тамара. – Вон епископ ваш разъезжает холеный весь, лицо надменное, машина дорогущая. И живет, небось, лучше, чем все жители нашего села, вместе взятые. Горя они не испытывают, оттого и рассуждают смело.

– Зря ты так думаешь. В монастыре, например, настоятель умершего послушника очень любил, почти как сына. Говорят, он поэтому мрачный такой и службу не ведет.

– Настоятель там жуткий, от него дрожь пробирает, – Тома поежилась. – а вообще-то на нашего Луку похож – тоже у него улыбка болезненная какая-то. Ты, кстати, у Луки когда был последний раз?

– Позавчера. Я сегодня пойду, проведаю.

– Суп отнеси ему и заставь съесть. Хоть насильно вливай, ели придется.

– Да не придется, он ест послушно. Только отрешенно так… как будто не понимает ничего и вообще не здесь находится.

– И что, ни разу не признал тебя за все дни?

Радлов отрицательно покачал головой, попытался сказать «нет», но поперек горла вдруг встал ком, так что вышло только сдавленное, невнятное мычание.

– Не отойдет он уже. Вези его в больницу завтра.

– Придется, наверное, – согласился Петр. – Если уведомлений от завода не будет.

Слово «уведомления» он произнес с отвращением и плохо скрываемым страхом и сразу побледнел. Тамара, уже зная, что тема завода и в особенности каких-то поручений от его загадочного руководства является болезненной для мужа, не стала его расспрашивать и вернулась к себе в спальню, почему-то стараясь не шуметь. Завод рождал тишину.

Радлов еще немного посидел за столом, затем, так и не притронувшись к котлетам, спустился на кухню. Там он отлил в банку суп, порции этак на три, завернул ее в плотный пакет и вышел на улицу.

Тесный проулок, отделявший его дом от озера, был мертв – зимой из него все разъехались да так и не вернулись. По эту сторону озера из местных остались только сам Петр да его жена.

Из окон некоторых домишек еще выглядывали на улицу признаки жизни – одинокие увядающие цветы в горшках, грязная посуда, чьи-то забытые вещи. А земля под ногами плыла, земля плевалась влагой, и Радлов при каждом шаге скользил и вздрагивал всем своим огромным туловищем.

Завод он обошел стороной, стараясь не глядеть каменному монстру в его узкие оконца-глаза. Неспешно обогнул берег озера, одетого в рванье из потрескавшегося льда и черной пыли, преодолел немногочисленные улочки поселка и оказался у жилища Луки. Дверь была распахнута настежь – ходила ходуном от ветра, и петли ее противно скулили.

А когда Радлов вошел внутрь, к петлям присоединилась собака – завыла где-то в отдалении, истошно так, с надрывом, будто подыхала. И Радлов мельком подумал, что ему самому тоже хочется сдохнуть, ибо жизнь кругом тяжела и непонятна.

Он облазил все комнатушки, но хозяина так и не отыскал.

В панике ринулся к деду Матвею, поскольку сам от бессонницы никак не мог сообразить, что следует предпринять. Долго стучался, звал, заглядывая в дом через раскрытые ставни, однако никто не откликнулся.

Отяжелевшее от переутомления и страха сознание ворочалось медленно, так что Петр в растерянности минут пять топтался на одном месте. Потом наконец вспомнил, что старик заимел привычку навещать Инну Колотову, и заковылял к теще.

Инна отворила не сразу. По своему обыкновению она приоткрыла дверь настолько, насколько позволяла цепочка, выглянула в образовавшуюся щелку, презрительно поглядела снизу вверх на зятя и, с клацающим звуком раскрыв свой беззубый рот, язвительно сказала:

– Боже ты мой, это кто ж к нам нонче пожаловал! – и, сердито: – Ты чего приперся? Али тебя звали сюда?

– Послушайте, – холодно и спокойно начал Радлов. – Мне бы Матвея увидеть.

– А я тебе что, секретарь его, что ли? – возмутилась старуха, затем понизила голос и пробурчала: – Ишь че удумал, боров треклятый.

– Там… Лука пропал.

– Ах ты, батюшки! – испуганно воскликнула старуха и исчезла, громко хлопнув дверью.

«И что дальше? – недоумевал Петр. – Совсем она умом тронулась, что ли? Мне помощь нужна». Он постучал два или три раза, не дождался ответа и собирался было уходить, но тут из дома, хромая и кашляя, выскочил дед Матвей. Следом появилась Инна.

– Шумишь-то зачем, ирод? Я тебя пускать не обязана!

Старуха поежилась на холоде, тщательно заперла за собой дверь да еще дернула ее пять или шесть раз, проверяя, надежно ли держит замок.

– Все время у себя в мастерской сидел, – бормотал между тем Радлов. – Куда мог пойти?

– Сгубил мужика! Говорила же я, лечить надобно его. Я столько лет на свете живу, поди, не глупее тебя!

– Сейчас кричать-то ужо бессмысленно, – спокойным тоном заметил дед Матвей. – Найти главное. Он, может, пошел куда, где раньше гулять любил. К монастырю спустился или…