Роберт Блох - Рассказы. Том 2. Колдовство.

Вокруг гнили и рассыпались трупы, и вся ярость высвобожденных стихий не могла наполнить их ни искрой бытия, ни воспоминанием. Мои собственные скудные мысли, моя убогая жизнь были бесконечно драгоценны по сравнению с теми телами, что лежали внизу. Я обманул червей, пусть же воет буря! Я бы завыл вместе с ней, разделил с ней эту космическую шутку.

Оживший в самом прямом смысле этого слова, я пошел. Дождь смыл пятна земли с моей одежды и тела. Странно, но я не почувствовал ни холода, ни особой сырости. Я знал об этих вещах, но они, казалось, не трогали меня. Впервые я осознал еще одну странность: я не был голоден и не хотел пить. По крайней мере, мне так казалось. Неужели аппетит умер вместе с памятью? Я удивился.

Память! Проблема идентичности все еще существовала. Я шел, подгоняемый бурей. Все еще размышляя, я двигался, и ноги вынесли меня за пределы кладбища. Ветер, который вел меня, казалось, направлял мои шаги на каменный тротуар пустынной улицы. Я шел, почти не слушая.

Кто я такой? Как я умер? Как возродился?

Я шел под дождем по темной улице, один в мокром бархате ночи.

Кто я такой? Как я умер? Как возродился?

Я пересек квартал и вышел на более узкую улицу, все еще спотыкаясь на ветру и под раскаты грома, доносившиеся из облаков, который словно насмехался над моим замешательством.

Кто…

Вдруг я узнал. Мое имя подсказала мне улица. Улица Саммита. Кто жил на Саммит-стрит? Артур Дервин, то есть я. Я был Артуром Дервином, с улицы Саммит. Я был … кем-то, я не мог вспомнить. Я жил, и прожил долго, и все же все, что я мог вспомнить, было мое имя.

Как я умер?

Я был на сеансе, свет был погашен, и миссис Прайс к кому-то взывала. Она кричала что-то о действии зла, а потом зажегся свет.

Они не продвинулись дальше.

Но должны были.

Да, но меня там не было.

Я умер. Умер в темноте на сеансе. Что убило меня? Может быть, шок? И что случилось потом? Миссис Прайс замолчала. Я жил один в городе, меня поспешно похоронили в нищенской могиле. Коронер, вероятно, назвал это «сердечной недостаточностью». Меня позабыли. Вот и все. И все же я был Артуром Дервином, и наверняка кто-то заботился обо мне.

Брамин-стрит явила знак во вспышке молнии.

На Брамин-стрит — была та, что заботилась — Виола.

Виола была моей невестой. Она любила Артура Дервина. Как ее фамилия? Где я ее встретил? Как она выглядит?

Брамин-стрит.

Снова знак. Мне показалось, что ноги сами привели меня сюда. Я бездумно шел во время грозы по улице Брамин-стрит.

Очень хорошо. Я позволю своим ногам вести меня. Не буду думать. Ноги по привычке вывели меня к дому Виолы. Там я все и выясню. Ни о чем не думай. Просто пройди сквозь бурю.

Я шел, закрыв глаза от черноты, сквозь которую бил гром. Я убежал из лап смерти и теперь был голоден. Я был голоден и жаждал ее губ. Я вернулся с того света ради нее — или это слишком поэтично?

Я поднялся из могилы, снова заснул в ней, снова поднялся и стал без памяти проводить поиски. Это было ужасно, мрачно и жутко. Я умер на сеансе.

Ноги тяжело ступали под дождем. Я не чувствовал ни холода, ни сырости. Внутри было тепло, тепло от воспоминаний о Виоле, ее губах, ее волосах. Мне вспомнилось, что она блондинка. Ее волосы вились колечками солнечного света, глаза были голубыми и глубокими, как море, а кожа молочно-белая, словно бока единорога. Я сказал ей об этом, когда держал ее в объятиях. Я познал ее губы, эти алые врата экстаза. Она будила во мне голод, она была горящим маяком желания, который вел меня сквозь туман воспоминаний к ее двери.

Я задыхался и не знал этого. Внутри вращалось колесо, некогда бывшее моим разумом, а теперь стало скрежещущим круглым экраном, мигающим калейдоскопическими образами Виолы, могилы, спиритического сеанса, злых духов и необъяснимой смерти. Виола интересовалась мистикой, я — оккультизмом. Мы пошли на спиритический сеанс. Миссис Прайс была известным медиумом. Я умер на сеансе и очнулся в могиле. Затем вернулся к Виоле, вернулся, чтобы узнать о себе. Теперь я знал, кто я и как умер. Но как я возродился?

Брамин-стрит. Ноги принесли меня.

А потом инстинкт направил мои ноги по тропинке к крыльцу. Инстинкт заставил мою руку без стука нащупать знакомую дверную ручку, он же перевел меня через порог.

Я стоял в пустынном коридоре. Там было зеркало, и впервые я увидел себя. Возможно, это шокировало бы меня до такой степени, что вернулась память и знание. Я посмотрел туда, но зеркало исчезло перед моим затуманенным взглядом, превратившись в размытое пятно. Я чувствовал себя слабым, ошеломленным. Но это было из-за голода внутри; жгучего голода. Было уже поздно. Виолы внизу не будет. В этот час она обычно находится у себя в спальне.

Я поднялся по лестнице, капая водой при каждом шаге, двигаясь совершенно бесшумно и не обращая внимания на журчание ручейков, сбегающих вниз по лестнице.

Внезапно головокружение снова отступило, и я почувствовал силу. У меня было ощущение, будто я поднимаюсь по лестнице к самой судьбе, как будто, достигнув вершины, я узнаю правду о своей участи.

Что-то вытащило меня из могилы. Что-то скрывалось за этим таинственным воскрешением. Ответ был наверху.

Поднявшись туда, я свернул в темный знакомый коридор. Дверь спальни открылась под моей рукой. У кровати горела одинокая свеча.

И я увидел Виолу, лежащую там. Она спала, воплощенная красота. В ту минуту она была очень молода и красива, и мне стало жаль, когда она проснулась. Я тихо позвал:

— Виола.

Пока я это делал, мой разум снова и снова повторял последний из трех вопросов. «Как возродился?», звучал этот вопрос.

— Виола! — звал я.

Она открыла глаза, наполненные жизнью. Увидела меня.

— Артур… — выдохнула она. — Ты мертв! — Это был ее последний крик.

— Да, — тихо сказал я.

Почему же я так сказал? Это озадачило меня. А разум шептал: «Как возродился?»

Она встала, содрогаясь.

— Ты должно быть призрак. Мы похоронили тебя. Миссис Прайс испугалась. Ты умер на сеансе. Уходи, Артур — ты же мертв!

Снова и снова она восклицала таким образом. Я любовался ее красотой и чувствовал голод. Тысячи воспоминаний о том последнем вечере нахлынули на меня. Спиритический сеанс, миссис Прайс, предупреждающая о злых духах, холод, охвативший меня в темноте, и внезапное погружение в забытье. Потом это пробуждение и поиски Виолы, чтобы утолить голод.

Не ради того, чтобы набить живот. Не для выпивки. Не из-за любви. Новый голод. Новый голод, порожденный только ночью. Новый голод, который заставил меня избегать людей и позабыть себя прежнего. Новый голод, что ненавидел зеркала.

Жажда Виолы. Я очень медленно двинулся к ней, и моя мокрая одежда зашуршала, когда я успокаивающе протянул руки и обнял ее. На мгновение мне стало жаль ее, но голод усилился, и я опустил голову.