Макс Старк - По ту сторону изгороди

Под кроватью не было привычной суеты хомяка, зато перед глазами появился его образ. Он лежал в куче других хомяков, в большом чистом аквариуме, улыбался и думал об Антоне. Ему стало до того тоскливо, что сполз с постели и вытянул из-под кровати пустой аквариум, пахнущий хомяком. Опустил в него руку, провел пальцем по изгрызенной коряге и по домику с вырезанной дыркой. На душе стало скверно, он убрал аквариум и достал из дальнего угла коробку с игрушками. Порылся и выудил плюшевого медведя, в чьей спине зашита маленькая лампочка-спасительница электриков. Дальше бы он заплакал, погрузился в воспоминания, начал опять себя жалеть и, уткнувшись в подушку, проревел всю ночь, но за дверью раздались шаги. Тетя Таня волочила больную ногу, шаркая по полу. Телевизор замолк, а вскоре захлопнулась дверь спальни тети Тани и дяди Миши и скрипнула кровать. Антон слышал эту последовательность звуков каждый вечер, перед сном. Пока это не произойдет он не мог уснуть, сжимал подушку, закрывал уши, думал о прошлом и мечтал о будущем. Он знал, что уже через пять минут они будут спать как хорьки.

Тихонько, бесшумно вошел в спальню Насти. У нее включен ночник, на потолке светятся желтые звезды, в комнате тепло и пахнет полевыми ромашками. Она спала на спине, простыня скаталась в ноги. Антон навис над ней, загораживая свет ночника, уставился ей в лицо. Никогда еще он не смотрел на неё спящую, безобидную, не ворчащую. Открыл банку. Кошка подняла голову, услышав хлопок, потянулась, свернулась клубком, упершись головой в левую ногу Насти.

«Проучу обеих», – решил Антон и наклонил банку.

Первая, большая капля упала на кошку. Шмякнула, словно только что сваренная манная каша о тарелку. Кошка вскочила и молча убежала. Антон слышал, как она бегала по квартире, пытаясь освободиться от липкой, зловонной массы. А дальше ил равномерным слоем лег на Настины ноги, живот, грудь и только когда жижа прикоснулась к лицу, она проснулась.

Лежала бездвижно, выпученными глазами наблюдая за банкой в руке Антона. А когда последняя капля упала на лоб, Настя поднялась, села на кровати и беспомощно завопила, вытирая руками лицо. Но от ила не так-то просто избавиться, это конечно не мазут и не клей, но дрянь еще та. Она терла рукавами по лицу, но только размазывала грязь.

В комнату забежали её родители и застыли у порога. Полоумные взгляды вперились в кричащую Настю. Антон тихонечко стоял у окна, в шаге от Насти и торжествующе глядел на содеянное, словно художник на законченную картину, угробившую три года его жизни.

Первым очнулся её отец. Он медленно перевел взгляд на Антона, затем на банку, лежащую под его ногами. Из нее все еще вытекала черная жижа. Толкнул плечом тетю Таню, выводя её из состояния транса и выдавил заплетающимся языком:

– Похоже он свихнулся окончательно.

Тетя Таня громко сглотнула, сделала нерешительный, короткий шаг и пролепетала тоненьким голоском, словно Дюймовочка только что осознавшая, за кого её выдали за муж.

– Что это? Чем ты облил мою доченьку?

Губы у нее дрожали, словно лепестки хризантемы на ветру, шея набухла и походила на толстый, жилистый пень. Антон видел, как у нее надулись вены на висках и шее. Огромные, синие, пульсирующие, словно живые мерзкие черви, копошащиеся в банке.

– Да это же ил, ты что не чувствуешь? – говорил дядя Миша. Его голос был спокоен, сдержан, хоть и пьян. Антон отметил, что он говорил ровней и понятней, нежели утром, когда грозился воспитать Антона ремнем. Неужели вид Насти отрезвил его? Или это сделал её дикий, противный визг? А может резкий запах ила, выпущенный из банки, словно джин из лампы. Зловонный джин. Антон хихикнул, да так, что это не укрылось от взгляда дяди Миши.

– Погляди-ка, он ещё и смеется. Подлец! – все так же спокойно сказал он, протягивая звук «е» на последнем слове, словно какой-нибудь певец на распевке.

– Ил? – тихо, все еще не придя в себя, проговорила тетя Таня. Испуганный взгляд бегал по телу Насти, будто проверяя, все ли части тела на месте, не отрезал ли чего Антон.

Она макнула палец в жижу, растекшуюся по ночной рубашке и поднесла к носу.

– Ил! – утвердительно, но все еще растерянно сказала она.

Настя кричала, слезы текли по щекам. Тонкие, соленые ручейки пробивали дорогу в начавшей застывать темной маске. Тетя Таня села на кровать и обняла дочь. Так крепко, что у Насти хрустнул позвоночник, а из горла вырвался звук, напоминающий хрип или задыхающийся кашель.

– Доченька моя, миленькая, – залепетала она, качаясь из стороны в сторону и качая Настю, – не плачь, ты у меня красавица. Сейчас пойдем в ванну и вымоем тебя под душем. А ночную рубашку постираем три раза.

Она грозно взглянула на Антона, через Настино плечо.

– А братца твоего накажем. Да так, что он на всю оставшуюся жизнь запомнит. А потом сдадим в психушку, где он проведет остатки никчемной жизни.

Антон слышал её, но не слушал. Он думал лишь о том, что наконец отомстил кикиморе за все годы издевательств. Улыбка не спадала с лица, а блеск в глазах не тускнел. Даже когда его пороли ремнем и ставили в угол на колени на сухой горох, он не проронил ни звука, а улыбка нет-нет, да проскакивала через скупые слезы физической боли.

Когда отмыли и успокоили Настю, она потребовала забрать у Антона хомяка и скормить его кошке. Тетя Таня исполнительно залезла под кровать, небрежно толкнула аквариум, да так, что он перевернулся и разбросал по полу разорванную газету. Настя держала на изготовке кошку и улыбалась, представляя, как Антон взвоет, когда хомяк лишится головы. Но кошке суждено было остаться без позднего ужина, а Насти засыпать без удовлетворенного чувства мести. И только Антон в эту ночь засыпал радостным.

Тетя Таня исполнила обещание. Утром поехали в больницу.

Моросивший всю ночь дождь оставил на дороге черные, глубокие лужи, а в воздухе удушливый земляной запах. Изредка, лениво громыхала ослабевшая гроза, да падали редкие и мелкие капли. Дядя Миша иногда поворачивал рычаг, дворники размазывали по стеклу капли, оставляя грязевые разводы.

– Я тебе много раз говорила, пора менять эти щетки! Они старые и лысые, – сокрушалась тетя Таня. – Не ровен час в аварию попадем.

Она сидела на переднем сидении, напряженно смотрела в лобовое стекло, словно штурман, высматривающий безопасную дорогу, прокладывающий маршрут между ухабами, глубокими лужами и посылающий мысленные сигналы водителю. Сухая, жилистая рука цепко держалась за ручку над дверью, а вторая придерживала бумаги, лежавшие на коленях. На верхнем листе размашистым шрифтом написано: «История болезни Антона Коляжного». На тете Тани джинсы, цвета затянутого серыми облаками неба и черная кожаная куртка, с вышитой розой на груди. Она запросто могла сойти за байкера, если бы не обвислые бока и толстая задница, которую не выдержит ни один мотоцикл.