Макс Старк - По ту сторону изгороди

Антон сидел на заднем сидении один. Рядом лежал небольшой чемодан с вещами. В багажнике не нашлось для него места, там были ящики с землей и цветами. После больницы они поедут на дачу и высадят молодые, не окрепшие цветы в теплицу, но это будет без Антона, его оставят с другими сумасшедшими. На ручке чемодана нацарапаны узоры, а на боку толстый порез из которого торчали розовые носки. Через порез не видно, что на одном носке дырка, через которую у Антона постоянно вываливался большой палец, напоминая хомяка, выглядывающего из норы. Антон подумал: «И почему я сначала надеваю этот носок на правую ногу, и только когда высовывается большой палец, переодеваю на левую? Ни разу не угадал.» Впихал палец в порез на чемодане и протолкнул носки поглубже, чтобы ненароком не вывалились.

Конечно Антон переживал за себя. Он понимал куда и зачем его везут. И он помнил слова маленького толстого дядьки, о том, что если попадаешь в больницу второй раз, то уже навсегда. Ему не нужно было напрягать память, чтобы увидеть образы двух братьев десяти лет, ходивших по больнице с опущенными головами, понурыми лицами и всегда держащими друг друга за руку. Они даже в туалет не ходили по одному. Врачи наряжали эту двоицу в голубые девчачьи платья, заплетали волосы в тонкие маленькие косички и ночами выпускали в коридоры пугать врачей из других отделений или охранников, глазевших в камеры. Врачи считали, что у них получается спародировать сестер-близняшек из фильма «Сияние». За все то время, что Антон пробыл в больнице к этим двоим ни разу никто не приехал, впрочем, к Антону тоже, но он то через четыре месяца выписался, а они остались. Толстый дядька говорил, что они в больнице уже второй раз. Антону представилось, что он хорошо впишется в их компанию, станет третьим братом, возьмет одного из них за руку и проживет с ним бок-о-бок до конца жизни. Вот только платье надевать не хотелось.

Хоть он и волновался за себя, свое будущее проведенное в больнице среди дураков, но паники не было, не было и того щемящего чувства в животе, которое появляется в минуты отчаяния и понимания безнадежности положения. Возможно сказывалась усталость от бессонной, мучительной ночи. Он вымотался и готов был уснуть прямо в машине, обнявши чемодан, вместо подушки.

Иногда проскакивали тревожные мысли. Например, найдет ли Хвича новую семью и если найдет, то какой она будет. Она обязательно должна быть дружной, любящей, заботливой и без кошки. Когда удавалось придумать подходящую семью для Хвичи, в мысли проникал Сашка, и тогда Антон переживал за него. Сашка несомненно потеряет брата, будет искать, волноваться. А в один из вечеров подойдет к дому, встанет под окном в комнату Антона и бросит камень. Окно задребезжит и колыхнется, как водная гладь от ветра. Сашка немного подождет, а затем кинет второй, третий и будет бросать до тех пор, пока не разобьет.

Антон очень хотел, чтобы именно так и было. Он положил голову на чемодан, ладони сложил лодочкой и просунул под щеку. Сашка обязательно его найдет, вытащит из больницы, и они сбегут далеко-далеко, может даже в другой город, где-нибудь на берегу моря. В это мгновение, Антон больше всего на свете хотел оказаться на берегу теплого моря. Чтобы голые ступни утопали в нежном песке, а накатывающие волны щекотали лодыжки. Чтобы шумели чайки, перекатывались крупинки песка от напора воды, а справа стоял Сашка, глядел вдаль и рассказывал удивительную историю про затонувшее золото пиратов.

Перед закрытыми глазами начали появляться красочные, живые кадры. Они сменяли друг друга, словно кинопленка, оживляя неподвижные картинки. Вот Сашка бросает канат с крючком в окно палаты. Вот Антон ловит канат, цепляет за батарею и словно ниндзя из мультфильма про черепашек спускается со второго этажа. А дальше море… Но Антон видел его только по телевизору и не мог в полной мере насладиться его образами, а потому он раз за разом просматривал кинофильм про побег из больницы, пока не уснул.

Проснулся от хлопков по щеке. Тетя Таня нервно вздохнула и резко сказала:

– Просыпайся. Почти приехали.

Они стояли на светофоре, за которым поворот во двор больницы. Машинам горел красный свет, а пешеходом мигал зеленый человечек. На дорогу вышла горбатая старушка с синим зонтиком в горошек.

– Ну, старая колоша, – сказала тетя Таня, – куда ты лезешь? Не успеешь!

Антон пододвинулся к боковому окну, протер запотелость и через прилипшие к окну капли посмотрел на старушку. Шла она медленно, даже детсадовец смог бы понять, что с такой скоростью никак не успеть перейти дорогу. У нее подрагивала рука, державшая зонтик. Редкие капли падали на брезентовое покрытие, разбивались и ручейками скатывались с краев. Во второй руке у нее была трость, перевязанная синей изолентой посередине, и толстая сумочка.

– Посигналь ей! Пусть идет обратно, – тетя Таня придвинулась к краю кресла, протянула руку к рулю и вдавила клаксон.

Её примеру последовало еще несколько водителей. Под канонадой из разнообразных, но одинаково мерзких сигналов, старушка продолжала идти. Она даже не изменилась в лице, словно не слышала гневна водителей.

– Вот, старая кобыла, – тетя Таня крутила рычаг открывания окна обеими руками.

– Не надо, Таня, – сказал дядя Миша, – вдруг кто услышит из врачей.

Тетя Таня оставила рычаг и повернулась. У нее горели уши.

– Ты что же, меня стесняешься? – она судорожно качала головой и это походило на метание маятника, не знающего как остановиться.

– Нет, – тихо сказал дядя Миша, – просто не удобно перед коллегами.

– Не удобно ему! Может мне вообще из машины выйти? – Её руки метнулись ввысь, почти дотронулись до крыши машины. Она ёрзала на сидении, словно ей что-то мешалось, словно в задницу вцепилась блоха. – Так ты скажи, я выйду.

– Уже почти приехали, – сказал дядя Миша как-то грустно и подавлено.

– Вот и молчи, крути баранку! Поехали, чего встал?

Пока тетя Таня закатывала истерику, кто-то из водителей, помог старушке перейти дорогу. Теперь она стояла на тротуаре, копошилась в сумочке, а зонтик висел за спиной, напоминая шляпку мухомора. Синего и старого.

Старенький Фольксваген Жук резко остановился, разбрызгивая лужу на парковке двора больницы для душевнобольных. Антон ударился лбом о спинку кресла, тетя Таня дернулась вперед, но ремень безопасности натянулся, словно струна и вернул её обратно. Если бы она не пристегнулась, то наверняка расшибла лицо, сломала нос и лишилась пары зубов.

Так дядя Миша показывал свой характер и недовольство поведением своей жены.

– Ты что дурной? – сказала она и хлопнула его по плечу.

На дощечке, приколоченной к стене, черной краской начерчена фамилия дяди Миши. Это его персональное место. Такие были почти у всех врачей. Рядом с дощечкой, на стене, красным фломастером дописано: «мразь». Антон улыбнулся. Третий раз он видел эту надпись и третий раз слышал, как дядя Миша в полголоса бранился.