Сергей Марьяшин - Червь [СИ]

Летом городские мои товарищи, подобно мне, отдыхали на дачах; у местных же дел обычно бывало немного. Почти каждый вечер собирались мы в доме одного из нас, чаще всего Василия Михайловича, ибо он был холост и дом имел свой, а не снимал у хозяина. Мы были люди еще молодые, почти все неженатые, кроме Константина Петровича, доктора; самому старшему из нас не было и тридцати пяти. Когда вечерело, отужинав, мы приходили к Ильину. Он отпускал слугу; мы откупоривали бутылку с вином и садились за игру в вист, какая заканчивалась нередко заполночь, а то и под утро. Так незатейливо, в игре в карты и в приятных беседах, проводили мы теплые летние вечера.

Наши жизненные занятия, столь разные, давали нам немало увлекательных тем для разговоров. Мне, как человеку штатскому и бездеятельному, чаще приходилось слушать, ибо жизнь моя, в то время размеренная и спокойная, не давала поводов сколь-нибудь увлекательным историям; разве что изредка я мог развеселить друзей какой-нибудь городской сплетней. Чаще всего, конечно, мы слушали Василия Михайловича, чей дом служил нам приютом. Его полицейские будни, пусть не всегда романтичные, таили в себе немало интересного для нас, в чьих биографиях нет места опасностям или встречам со злодеями и преступниками. Своими рассказами он поднимал пред нами некую завесу, что прятала неизвестную, дотоле скрытую теневую изнанку обычной жизни.

Не только Ильин развлекал нас историями из своей службы. Константин Петрович, начальник дома для умалишенных, тоже, бывало, делился с нами из своей врачебной практики весьма занятными, порой причудливыми и странными случаями. Местный сумасшедший дом не мог похвастаться заточенными в нем таинственными персонажами, с какой-нибудь заковыристой интригой, вроде лишенного наследства князя, упрятанного туда родственниками; или знатной молодой красавицы, утратившей рассудок от несчастной любви. В его заведении по большей части «отсиживали», как Нелидов сам говорил, всякие мелкие люди, шушера: чиновник, не вынесший тягот службы у начальника-самодура; торговец, спустивший весь товар свой в карты, разорив семью и сойдя от того с ума. Или вот, меланхоличная девица, дочь известного городского купца, «отбывала» там месяц ― ее папенька желал вернуть ей утраченный накануне выгодной женитьбы интерес к жизни. Константин Петрович про тот случай не распространялся, однако мы знали, что после бесед с ним она больше покончить с собой не пыталась.

Но бывали случаи и впрямь любопытные. Как, например, поп, бывший настоятель уездной церкви, что сошел с ума на почве отношений своих с богом. То ли он любил бога, то ли, напротив, всеми силами души ненавидел, этого Нелидова так и не понял; но, промаявшись с ним несколько недель, вернул его церкви в довольно приличном умственном состоянии. В основной же массе своей пациенты приюта были людьми из низов, настоящими сумасшедшими, по тем или иным причинам потерявшие рассудок. Они являли собой жалкие останки человеческих существ, руины разумных людей, не выдержавших разрушительных влияний современной жизни.

Однажды, аккурат в начале прошлого лета, появился у Константина Петровича новый, интересный, как он говорил, пациент. То был тоже врач, из уездной больницы соседней губернии; но не по психическим случаям, а настоящий врач, хирург. Хотя психическими темами он также занимался; они и привели его прямо к нашему Нелидову в руки. Звали его, доктора этого умалишенного, Аркадий Алексеевич Ворцель. Я с ним лично никогда не был знаком, но история его тогда сильно нашумела, в нашей и соседней губерниях о нем мало кто не слыхал. Он, помимо больничной практики, проводил по ночам какие-то загадочные опыты, непонятные никому исследования. Рассказывали, что они-то и довели его до безумия.

Как говорили, доктором он слыл хорошим. Жизнь вел неприметную, скромную, и поначалу о сумасшествии его никто не догадывался. Тихий был, всегда вежливый, на вид собою невзрачный. Его чудом схватили, когда он хотел убить жену свою, а вместе с нею двух своих малолетних детей ― мальчика и девочку. Мальчику едва исполнилось два годика, а девочка была шести лет. А позже полицейские дознаватели раскопали, что до того он тайно убил нескольких своих пациентов из местных крестьян, но сумел скрыть это до времени. Он делал им операции, ненужные при их болезнях ― опыты тайные над ними ставил. Усыплял их хлороформом, вскрывал головы, чтобы мозги оказывались снаружи, и что-то в них исследовал. А потом представлял все так, будто они от болезней своих окочурились, а он им якобы помочь пытался, да не смог. И таким вот преступным образом пять невинных душ этот доктор загубил.

Суда над ним не было. Решили, что он совсем рассудок потерял, а значит, отвечать за свои дела не может. От греха подальше упрятали его в сумасшедший дом, да не в своей губернии, а в соседней. Так и попал он к нам, на попечение Константина Петровича. Конечно, убей он кого повыше, из начальства или из уездных дворян, шума было бы куда поболее. А крестьяне ― что крестьяне? Их много; как говорят, новые народятся.

Когда его к нам ― к Нелидову, то есть ― заточили, никакого лечения ему, конечно, не полагалось. Зачем лечить, если потом, коли выздоровеет, все равно на виселицу? Так что Константин Петрович к нему совсем почти не наведывался, только изредка проверял, чтобы тот был крепко связан и вовремя накормлен. Сидел он, понятно, в одиночке, с другими больными бесед не имел и в общий двор его гулять не выпускали.

В конце лета, когда шум об этом случае почти совсем утих, Нелидов наш встретился несколько раз со своим «Монте Кристо» ― так мы, сидя по вечерам у Ильина, окрестили его узника. Но новых подробностей не было, и постепенно мы забыли об этой истории ― и о безумном докторе, и о его несчастных жертвах.

В зимние месяцы, когда работы по больнице было мало, Нелидов вел со своим загадочным пациентом довольно продолжительные беседы. Он говорил об этом Юрию Кузьмичу, когда тот встречал его пару раз в городе. Но содержание этих бесед он ему не рассказал, предпочел в ответ на вопросы отшутиться. Меж тем, Захарьин заметил, и нам о том позднее донес, что Константин стал какой-то мрачный, утерял свою обычную веселость и жизнерадостный настрой.

В конце зимы, в феврале, числа доподлинно не помню, кто-то из нашей дачной компании ― кажется, Василий Михайлович ― сообщил новость: «Монте Кристо» покончил с собой. Как он умудрился это сделать, сидючи постоянно в смирительной рубашке, осталось загадкой. Слухи разное толковали, а Нелидов об этом говорить наотрез отказывался; но по всему видно было, что расстроен он этим очень. Оно и понятно, с него же спрос. Ильин Василий Михайлыч через службу свою полицейскую сумел проведать, что безумный доктор будто бы нашел на полу и проглотил не то булавку, не то кусочек стеклышка. Он ее проглотил и принялся кататься по полу, чтобы эта булавка его изнутри изранила. Потом молчал об этом несколько дней и тайно мучился, пока не истек внутри кровью. Раз как-то поутру пришли санитары с осмотром, глядят ― а он уже богу душу отдал.