Дэн Симмонс - Лето ночи

Дуэйн шагнул через порог и встал рядом с отцом, провожая взглядом удалявшуюся машину. Мальчику отчего-то казалось, что если он сейчас обернется и посмотрит на отца, то увидит в его глазах слезы – в первый раз с момента гибели дяди Арта.

Но он не обернулся.

В тот же вечер они поехали домой к дяде Арту, чтобы взять костюм для похорон и отвезти его в Пеорию, в морг.

– Чертовски глупо, – сидя за рулем пикапа, раздраженно бормотал Старик. – Они ведь не будут выставлять его для прощания, а просто сожгут в закрытом гробу. Арт вполне мог бы лежать там голым. Ему теперь уже все равно. Да и нам, в общем-то, тоже.

Дуэйн уловил в этом ворчании знакомые нотки – явное свидетельство долгого воздержания от выпивки. Еще немного – и Старик побьет собственный рекорд двухлетней давности. Впрочем, причиной могло быть и терзавшее душу отца горе, и просто плохое настроение.

Этой поездки Дуэйн ждал с особым нетерпением. Он не хотел привлекать слишком большое внимание к поискам хоть каких-то следов книги, которую дядя Арт обнаружил у себя в доме и вез, чтобы показать племяннику. Но дядя Арт не доехал, потому что его убили. А Дуэйн знал, что Старик непременно должен будет побывать в доме брата до похорон.

Когда они добрались до места, уже стемнело. Этот небольшой белый домик, стоявший в нескольких сотнях ярдов от дороги, дядя Арт арендовал у семьи фермеров. Хозяева трудились на соседних полях – этим летом они выращивали бобы, – а маленький огородик позади дома был вверен заботам дяди Арта. У самой двери Старик вдруг остановился как вкопанный и несколько мгновений не двигался, пристально глядя на огородик. Дуэйн понял, о чем он в этот момент думает: через несколько недель они будут собирать там созревшие помидоры, которые так любил дядя Арт.

Дверь не была заперта. Переступая порог, Дуэйн моргнул и машинально поправил на носу очки, чувствуя, как всем его существом вновь овладевает горькое чувство потери, вызванное, как он решил, по-прежнему витавшим внутри запахом трубочного табака, который обычно курил дядя Арт. В ту же секунду Дуэйну пришла мысль о том, как быстротечна человеческая жизнь и как недолговечны свидетельства его пребывания на этом свете: несколько книжек, запах любимого табака, одежда, которую станут носить другие, несколько фотоснимков, документы, письма, не представляющие никакой ценности для посторонних… Человеческое существо, с внезапно подступившим головокружением подумал Дуэйн, оставляет в этом мире мизерный след, который исчезает так же быстро, как след руки, на минуту опущенной в море: стоит ее вынуть – и воды снова сомкнутся, будто ничего и не было.

Дуэйн вместе с отцом прошел через кухню в темный «кабинет».

– Я сейчас вернусь. – Старик говорил шепотом, но оба, сами не понимая почему, воспринимали это как должное. – Можешь пока побыть здесь, если хочешь.

Дуэйн кивнул и щелкнул выключателем.

Старик исчез в спальне, и мальчик услышал, как открылась дверца шкафа.

В доме дяди Арта были кухня, кабинет, переделанный из оказавшейся ненужной столовой, и гостиная, достаточно просторная, чтобы вместить плетеное кресло-качалку, уйму книжных полок и пару кресел, стоявших по обе стороны от столика с разложенной на нем шахматной доской – Дуэйн узнал партию, которую они с дядей разыгрывали в последний раз, когда он был здесь, – и большой телевизор на консолях. В дальнем конце располагалась крохотная спальня. Передняя дверь вела на небольшую бетонную террасу, выходящую во двор, занимавший примерно два акра. Гости никогда не пользовались этой дверью, но Дуэйн знал, что дядя Арт любит посиживать здесь вечерами, покуривая трубочку, любуясь расстилающимися на север полями и прислушиваясь к шуму машин, доносившемуся сюда со скрытой за холмом Джубили-Колледж-роуд.

Дуэйн прогнал воспоминания и постарался сосредоточиться. Дядя Арт однажды упомянул, что с сорок первого года ведет дневник и хранит все тетради. Вполне возможно, что в этом дневнике сохранились какие-то записи, касающиеся книги, о которой дядя говорил по телефону и которая теперь попала в руки Конгдена – если, конечно, ее не забрал кто-то другой.

Он включил лампу на заваленном бумагами письменном столе. Стены самой большой комнаты, превращенной в кабинет, были заняты высокими, от пола до потолка, книжными полками, заставленными огромным количеством томов в твердых кожаных переплетах. Еще несколько полок стояли в центре кабинета и служили опорой для положенной горизонтально огромной двери – это сооружение дядя Арт и называл своим письменным столом.

Дуэйн бегло перебрал громоздившиеся на столе стопки счетов, писем, вырезок из чикагских и нью-йоркских газет и журналов – главным образом это были статьи о шахматах, – карикатур из «Нью-йоркера», подержал в руках две одинаковые рамки: в одну из них дядя Арт вставил фотографию своей второй жены, а в другую – рисунок Леонардо да Винчи, изображающий машину, отдаленно похожую на вертолет, погладил пальцами гладкую поверхность банки со стеклянными шариками для игры и с грустной улыбкой взглянул на другую, полную красных лакричных леденцов – его любимого лакомства. Здесь же валялись старые чеки, списки членов профсоюза завода «Катерпиллер», списки нобелевских лауреатов и великое множество других бумаг и бумажек. Но дневника не было.

Ящики в этом столе, естественно, отсутствовали. Дуэйн внимательно осмотрел комнату, прислушиваясь к звукам, доносившимся из спальни: Старик, похоже, рылся в ящиках – наверное, искал белье и носки.

Времени у Дуэйна было немного.

Где дядя Арт мог хранить дневник? Может быть, в спальне? Нет, он не стал бы писать в постели и наверняка делал это, сидя за рабочим столом. Но на столе тетрадей нет. И ящиков тоже нет.

«Книги… – Дуэйн опустился в старое кресло, отметив про себя, как сильно стерся лак на подлокотниках, отполированных руками дяди Арта. – Он вел записи каждый день… Возможно, каждый вечер, сидя здесь… Так… Дядя Арт был левшой…»

Дуэйн вытянул в сторону левую руку.

Пальцы коснулись одной из нижних полок, находившейся возле левой опоры импровизированного стола. Книги стояли в два ряда, причем корешками в противоположные стороны. Ближе к столу оказались несколько переплетенных, но не имевших названий томов. Дуэйн вытянул один из них: кожаный переплет, плотная дорогая бумага, примерно полтысячи страниц… И ни одной напечатанной буквы – лишь от руки, убористым почерком написанные строки, выведенные старомодной авторучкой. Множество страниц, заполненных текстом, который оказался совершенно нечитабельным…

Дуэйн раскрыл том и, привычным жестом поправив очки, склонился над ним. Все записи были сделаны не на английском, а на какой-то фантастической смеси арабского и хинди: каждая строчка – сплошной забор из крючков, палочек, росчерков и причудливых орнаментов, не поддающаяся расшифровке вязь незнакомых символов. Ни одного пробела между словами. Но над каждым массивом текста были проставлены цифры, и они-то как раз зашифрованы не были. На одной из страниц Дуэйн прочел: «19.3.57».