Александр Ледащёв - Дождавшийся Манчак [СИ]

Толпа его сородичей, как ни крути, мелькнула в голове у Самюэля мысль. Они же были одной крови, нет? Пусть когда-то? Но он не сомневался, что, попади он в их странно-вытягивающиеся руки, эта мысль мертвецов не остановит.

Тут он понял, что добавляет ужаса. Топот. Шлепанье десятков босых ног по берегу. По самой кромке вода Манчака. Молчание, тихий гул движка и топот, становящийся все более слышимым. Протока сужается? Или они все больше входят в этот мир?!

— Протока расширяется, Самюэль. Мне кажется, лучше не стрелять. Манчак показал нам границу — то есть, тебе показал. На будущее. Что она есть всегда. Как и равновесие. Если мы проявим злобу, с берега ответят тем же. У нас одиннадцать выстрелов на двоих, у них? Так всегда в жизни, мой ниггер, так всегда.

— Блядь! — Только и смог вымолвить Самюэль.

— Согласен, — тяжело вздохнул белый. Протока вырвалась из объятий островка и истошный, многоголосый вой, вой тоски и жадности, вой сожаления, не животный, но худший — человеческий, идущий из самой сути бытия этих тварей, когда-то бывших людьми, огласил Манчак. А может — людьми без всего, что делает их людьми? Но что это? Ответить на это мог бы разве что Папа Лякур, если бы был тут и пожелал ответить. Сам Самюэль даже не пытался.

— Сомнения еще есть? Если нас собирались жрать, то мы могли бы стрелять с каким-то эффектом. А ты говорил — «стрелять не в кого». Есть, в кого. Всегда есть.

Какое-то время плыли молча. Оба человека, белый и черный, курили и внимательно смотрели перед собой и по сторонам. Молчание снова нарушил Самюэль.

— Ты слыхал, что Манчак хотят осушить? Точнее, хотели? Те самые белые, что не верят ни во что — ни в проклятье королевы, ни в лоа, ни в своего Бога. Лютая задумка. Чистый бред.

— Бред, — согласился белый, глядя на черную гладь Манчака, — пока люди убивают королей, а подчиняются кухаркам, Манчак осушить невозможно.

Самюэль не совсем понял, о каких кухарках толковал белый, заманивший его на верную смерть, но понял, что тот согласен с ним — Манчак нельзя осушить, пока над ним висит проклятье королевы.

Тут снова показалась перед ними суша. Остров. Огромный, мрачный и какой-то седой. Как может остров быть седым? А вот так. То ли от потоков мха, падающего с деревьев, то ли от лунного света, как бы то ни было, так он и назывался теми, кто знал, о чем идет речь. Прежде, чем Самюэль успел открыть рот, белый поднял руку.

— Причаль здесь, — он безошибочно указал рукой именно туда, куда и следовало причалить, если человек понимал, что делает в своей жизни.

— Зачем? — Поразился негр.

— Zakyrpichem, — бросил белый и Самюэль понял, что тот просто не хочет ругаться здесь на языке кормчего. Он послушно ткнул лодку, мастерски рассчитав место для остановки. Белый сунул руку в сумку, достал оттуда литровую бутыль самого жуткого и дорогого ямайского рома, пачку сигар, привет с Кубы, стоимостью, как читал Самюэль, по полторы сотни баксов за штуку, несколько крупных яблок, связку красного перца и что-то еще, что Самюэль не разглядел. Белый, оставив ружье в лодке, мягко, как кошка, прыгнул на берег, постоял миг, словно прислушиваясь, а потом разложил свое приношение на камне, белом, странном камне, невесть как, оказавшимся тут и снова вернулся на борт.

— Отходим от берега, дядя, но не уходим.

— Ты знаешь, как называется этот остров? — Негромко спросил Самюэль.

— Нет.

— А как называется та часть Манчака, куда мы дошли?

— Тоже нет. Или да. А что?

— А то, что она называется «Земля Королевы». Той самой. И ты приносишь ей дары?

— Что не так? Яблоки не те? Или бухло?

— А что скажет твой Бог, белый?

— Вот скажи мне, дядя. Тебя, небось, гонял в школу твой папаша?

— Ну, гонял, — не понял Самюэль смены темы.

— А там, небось, вас, дураков, учили Закону Божьему?

— Ну, да. Учили. Да, — согласился Самюэль, вообще потеряв нить разговора.

— И что ты из него вынес?

— Что все, что не от вашего Бога, не разрешено им и так далее, от дьявола. И заповеди.

— Это все?

— Э… Да. Все.

— Круто. Почему?

— Потом я шел домой, где Папа Лякур говорил куда более понятные вещи, которые работали. И мой старик говорил, что слушать надо Папу Лякура. Хотя белого священника тоже надо уважать. Вуду было ближе.

— Вот. А теперь я скажу тебе то, от чего ты охуеешь. Тьма белых, которые ходят в церковь, читают Библию, даже соблюдают посты, знают, по сути, не больше твоего. Им думать ни к чему. Не «за», так «против», а попы это поощряют. Ты в курсе, что христианство в России иное, чем у вас? Оно куда более жесткое. Но суть не в том. Скажи мне, язычник, где гри-гри? — Вдруг сурово спросил белый. Самюэль поспешно распахнул рубашку, показывая амулет на груди. Белый распахнул свою куртку и показал маленький крестик на стальной цепочке.

— Не понял? А все просто. Если все это, — белый обвел Манчак руками, — есть, со всеми аллигаторами, мертвецами, что не гниют, а плавают, призраками, что бегают, оборотнями, Королевой, со всем, в общем, существует, то Бог позволяет этому существовать. Смекаешь?

— Но он же позволяет существовать и злу, ваш Бог? Верно?

— Э, нет. Оно просто существует. Он запрещает его. Нам. А мы что делаем? То-то и оно. Вуду ведь тоже разное, верно? Ваше отлично от гаитянского, а то — от природного, бенинского. Но суть в том, что и вуду не только для убийства и проклятий, как учат дебилов сволочи с экранов.

— Ты к чему это все?

— Ты видишь тут молнии или огонь, которые испепеляют мертвецов, топят острова и сушат Манчак, видишь улетающие в ад души беглых рабов? Нет? И я нет. Это просто есть — и все. Как вулканы, цунами, смерчи и прочее. Как люди. Со всем, ниггер, есть свои правила обращения. Моего Бога не оскорбит то, что я просто сделал то, что положено при входе в чужой дом. Скажем, разулся, или не снял шапку. Я не выбрал вашу Королеву своей.

— Э?

— Твою мать, Самюэль. Ты же не чинишь дома поломанную розетку своим тонким и коротким хреном? А почему? Током даст, вот почему. Так понятнее? Для этого есть отвертка. Я пришел в чужой дом. Там написано: «Шапку не снимать!» Я привык ее снимать. Так у нас принято, на Руси. В России. Но я ее не сниму. Чтобы морду не набили.

— Понял, — сказал Самюэль, честно подумав и помолчав. — Ты просто выразил уважуху к чужим понятиям и правилам. Так?

— Да ты чертов гений, дядя, — сказал белый и вдруг поднял руку, показывая на берег: «Смотри!»

Это была она.

Принявшая ли облик молодой чернокожей женщины, или и бывшей при смерти такой, кто теперь скажет, стояла у камня Королева Вуду. Сомнений не было ни у кого. Манчак не врал. В этом Самюэль успел убедиться. Одета она была в простое платье по моде тех лет, когда белые заперли ее на Манчаке, волосы ее падали ниже пояса, заплетенные в лавину тоненьких косичек, на руках позвякивали мелодично многочисленные браслеты, а вырез на груди позволял видеть, что на Королеве красуется еще и множество амулетов, причем, как разглядел Самюэль, недоумевавший позже, как это он умудрился сделать в свете луны, так как прожектор вдруг угас, некоторые откровенно противоречили друг другу. С острова, из-за спины Королевы Вуду, обегая бережно ее ноги, волнами, лавой пошел белый, тяжелый туман, пластами укладываясь на замершую, как стекло, воду Манчака. Королева посмотрела на камень, на подношения белого, на них самих, на полную луну — и рассмеялась.