Александр Уваров - Пять из пяти [СИ]

Что ж, удалось бы ему, пожалуй, побегать немного по сцене. Скрыться бы ему, конечно, не дали.

Но он хотел вырваться. Он так хотел вырваться! Даже на сцене он так и не стал актёром.

«Кретин распорядитель, — подумал я. — Издевается над собственной сценой! Или ты надеешься, что этот кретин из толпы спасёт твоё глупое представление?»

Двое ассистентов выкатили на сцену металлический ящик, до краёв наполненный колотым льдом.

— Зима! — провозгласил скульптор.

И тут же, словно по команде, ассистенты встали как вкопанные (вот только те, кто держал прыгающего Боцмана, продолжали с перекошенными лицами дёргать и тянуть канаты, подпрыгивая в такт не желающему делать сценическую карьеру охраннику).

«Вот беда-то! — подумал я. — Этим остолопам даже текст сочинить успели! Или слегка переделали уже существующую пьесу? Господи, ну слова-то тут зачем? Отмучились бы тихо, лишь бы явного провала не было».

— И монстры зимних снов на кладбищах оледенелых…

«Балаган!»

Распорядитель молчал (видимо, понимал, что такую чушь уже ничем не испортишь и ничем не исправишь, потому и старался без крайней необходимости не вмешиваться).

— …К теплу и свету тянутся, и вновь их тел закоченевших хороводы…

— А ничего, — сказала Вероника. — У тебя лучше?

Вопрос её, признаться, меня смутил.

«Да так… — подумал я. — Дело разве в сценарии? И из среднего сценария можно… А, да чёрт с ним!»

— Лучше, — сказал я. — У меня текст лучше. Без дурного этого надрыва…

— Эта… как его… импровизация, наверное? — предположила Вероника.

Скульптор под нарастающее мычание Боцмана довёл монолог до конца, потом встал на четвереньки, задрал голову — и длинно, по-волчьи, завыл.

Зал вяло зааплодировал.

«Эх, Рыжий, — подумал я. — Был бы ты жив — не так бы тебя встречали. Не о таком представлении ты мечтал!»

На колосниках, где-то вверху, раздалось тихое (надеюсь, не слышное для зрителей) гудение — и сверху на сцену на подрагивающих тросах начал опускаться синий, немного распухший, но, по счастью, не окоченевший труп Рыжего.

Тело Рыжего насажено было на прикреплённые к тросам стальные крюки, крюки насквозь прошили руки его в запястьях и локтях, раздирали лодыжки, впились в плечи и лопатки, и один крюк, поддерживая на весу голову, глубоко вошёл в шею, ближе к затылку.

Теперь болтающийся на тросах Рыжий и в самом деле напоминал большую марионетку.

Вот только раскрытые глаза его были не по-кукольному мертвы.

К ладоням Рыжего прикручены были болтами длинные, остро отточенные стальные лезвия, изогнутые полумесяцем и оттого похожие на гигантские серпы или выросшие из трупной плоти сабли.

Невидимые кукловоды дёргали тросы, что тянулись к рукам Рыжего, и казалось, что мертвец угрожающе размахивает хищно отблёскивающей под голубым светом прожекторов сталью.

Скульптор на четвереньках же отбежал к самому краю сцены…

«Это распорядитель специально ему такую роль выписал, — подумал я. — Это он его специально унизить решил, потому как господин старший партнёр за актёром не уследил и смерть подходящую ему не устроил. Вот ведь хитрый какой, господин старший распорядитель! Вот как он в грязь-то может втоптать!»

…остановился, закрутился волчком, жалобно взвизгивая, потом упал на бок и застыл, будто и он умер на сцене.

А Боцман, завидев спускающуюся на него и грозящую ему острыми лезвиями страшную марионетку, завыл и затряс головой, словно не верил в реальность такого кошмара и пытался хоть таким движением отогнать подбирающийся к нему смертельный морок.

Рыжий повис в полуметре над головой Боцмана. По воле невидимого кукловода Рыжий взмахивал руками, перебирал ногами и подпрыгивал, словно пытался пуститься в пляс.

— О-у-у! — подвывал ему Боцман.

Зрителям, должно быть, стало нравиться представление и царившая прежде в зале настороженная тишина сменилась сначала робкими и отдельными, а потом теми самыми, достойными клубами громовыми аплодисментами, которыми и должно сопровождаться представление.

И в наушниках я явственно услышал облегчённый вздох распорядителя.

«Ассистентам — внимание! Актёр работает над Боцманом», — сообщил распорядитель.

«А скульптора, если хорошенько разобраться, вообще, получается, от спектакля отстранили», — подумал я.

Рыжего опустили ниже, теперь он висел лишь в нескольких сантиметрах от пола, и белые, мёртвые глаза его смотрели в глаза обезумевшего от страха Боцмана.

— А-о! А!! — кричал Боцман и старался отвернуться, но ассистенты, то подтягивая, то отпуская канаты неизменно разворачивали его лицом к трупу.

Один из тросов пошёл вверх, Рыжий отвёл руку в сторону и поднял её вверх.

Боцман замер и колени его стали подгибаться.

Трос скользнул вниз — и лезвие, прикрученное к руке Рыжего, полоснуло Боцмана наискосок, разрезав грудь.

Боцман попытался отпрыгнуть, но ассистенты цепко держали канаты и не дали ему уклониться от роли.

Руки марионетки поднимались и падали, тросы скользили вверх и вниз. Раны множились, становились всё глубже.

Кровь потекла, быстрее, быстрее, а потом — хлынула потоком на сцену.

И тут — фонограммой из скрытых где-то за сценой динамиков зазвучал голос… самого Боцмана! Его голос, его баян, любимая его песня: «Севастопольский вальс».

«Ай, гад распорядитель! — подумал я. — Но какой выдумщик! Это ведь припомнил…»

Крики Боцмана нарастали с болью, становились всё более осмысленными, будто мучения помогали ему преодолеть паралич гортани.

Казалось, что он, теперешний, с онемевшим горлом, подпевает смертным воем себе же, но прежнему, другому, не ведающему ещё о будущей своей мучительной смерти.

И сплетение голосов рождало странное чувство, будто где-то там, за кулисами, сидит ещё один (а, может быть, всё тот же, но странным образом раздвоившийся) Боцман, который играет на баяне, поёт хриплым голосом любимую свою песню и наблюдает украдкой за своей же мучительной смертью на сцене.

А Боцман на сцене исходит жизнью в захлёбывающихся криках, которые вот-вот превратятся в слова…

И вот, когда мне показалось, будто Боцман не мычит и стонет, а выкрикивает почти уже понятные мне ругательства — кукловод заставил Рыжего нанести удар лезвием по шее.

Боцман замер, замолк, застыл.

Песня оборвалась, и ещё секунду неслось из динамиков слабое, еле слышное шипение.

Кровь из разрезанной артерии взлетела фонтаном, брызги упали на подсвеченные белым кристаллы искусственного льда — и свет на сцене из бело-голубого, заснеженного озёрного льда, стал огненно-красным.

Почему-то стало душно. И трудно дышать.

Боцман захрипел. Ноги его подкосились. Ассистенты ослабили хватку — и умирающий охранник упал на колени перед висевшим на тросах Рыжим.