Алексей Бартенев - Бимен

Рассказывать, как нас встретила бабушка, нет никакого смысла. Потому, что такие встречи всегда одинаковы. Отец начал разговор с полученной во время поездки информации о погоде. Вот о чем можно беседовать бесконечно, так это о ней, о погоде. И причем, что интересно, изменить русло беседы можно в любое время, и в нужном тебе направлении. Внезапно в середине разговора, бабушка, словно вспомнила о чем-то. Она замерла, вытаращив на меня глаза, и открыв рот, а потом спросила: «Бартеломью, ты телогрейку домой возвращал, или потерял где?» — Она перевела взгляд на отца, и продолжила, но уже разговаривая с ним — «Было в доме четыре телогрейки. Одну твой сынок облюбовал. Каждый вечер брал ее. Но как только уехал, три осталось. А четвертой как и не было, представляешь?»

Отец вопросительно посмотрел на меня. Бабушка тоже перевела взгляд.

— Так она на чердаке, наверное, лежит, — предположил я. — Ты там не смотрела?

— Да мне и в голову такое не могло прийти.

— Ща, бабуль, я быстро! — отрапортовал я, и направился в коридор.

— Лестницу в сарае возьми! — прозвучало уже вдогонку.

— Постарайся не сильно вымазаться! — добавил свою рекомендацию отец. По его тону я понял, что он был доволен, тем, что они с бабушкой остались наедине.

«Как же удачно складываются обстоятельства», — думал я, выходя во двор, и вдыхая холодный воздух. Куртка осталась в доме, и мороз потихоньку начинал атаковать мой свитер. Это чувствовалось на сгибах локтя, и в тех местах, где он, остывающий, касался тела. Я открыл сарай, в полумраке помещения, нащупал глазами искомый предмет — тяжелую деревянную лестницу. Взявшись за нее так, чтобы в случае чего, испачкать только джинсы, потащил добычу через двор к дому. Погода стояла хоть и холодная, но не морозная. Снега не было. Если бы он лежал, то я промочил бы все ноги, пока добрался до нужного места. При установке лестницы к чердачной двери пришлось немного повозиться. Она никак не хотела жестко стоять, а постоянно съезжала в сторону. Кое-как закрепив ее на промерзлой земле, я рискнул, и ступил на старые, но еще крепкие ступени. Их было девять, и они слегка поскрипывали при каждом шаге. Я сделал шесть шагов вверх, затем протянул руку, и повернул щеколду, удерживающую дверь чердака закрытой. Потом шагнул еще на три ступеньки, пригнулся, и вошел в проем.

Глазам не потребовалось ни секунды, чтобы привыкнуть к темноте. Я все тут помнил, и знал. Каждую травинку, каждую доску на потолке, каждую щель во фронтоне. Сено лежало немного не так, как я запомнил его, но мне это могло и показаться. Повернув голову вправо, я увидел темный участок, присыпанный сеном. Теперь я понял, почему бабушка не нашла телогрейку. Отец, когда вытаскивал покрывало вместе со мной с чердака, то засыпал ее лежавшую почти у входа. Я разгреб сухие травинки, и взялся за мягкую, холодную ткань. Потянул, осторожно, поднимая вверх. Чуть отступил в сторону, чтобы не загораживать себе свет. Да, это она! Искомая телогрейка. Я перехватился за воротник, и сунул руку в карман. Нащупал внутри несколько семечек, и ничего больше. Внутри что-то оборвалось. Сердце екнуло. Прочная веревка надежды превратилась в тоненькую ниточку, потому, что карман был правый. Тот, в который я положил, и из которого не вынимал пистолет. Рука быстро переместилась в другой карман, но только для того, чтобы убедиться, в его пустоте. Все так. Левый карман и должен быть пустым. Я держал телогрейку за воротник, и смотрел на нее, ошарашено открыв рот. Что делать в подобной ситуации? Мне и в голову не могло прийти, что такое возможно. «Да, нет. Не может быть! — подумал я. — Он за подкладку завалился. Точно завалился. Не мог же он пропасть?» Я сунул руки в рукава, и одел телогрейку. Мысленно я молился, всем возможным богам, не решаясь залезть в карманы. В глубине души мне был известен ответ, я знал, что они пусты, но мне хотелось верить в свою глупость, рукожопость, и не наблюдательность.

А потом вспыхнул маленький огонек надежды. Возможно, когда я пришел, той августовской ночью, и снял телогрейку, пистолет вывалился из нее, и лежит теперь где-нибудь под сеном. Эта мысль подтолкнула меня все-таки проверить карманы еще раз, и убедиться в отсутствии оружия в них. Пусто. Как я и думал. Но надежда оставалась. Пусть небольшая, может быть совсем крохотная. Я опустился на колени рядом с тем местом, откуда только что вытащил телогрейку. Аккуратно погрузил пальцы в сено, и принялся ощупывать пол. Я обшарил каждый сантиметр. Ничего. Тогда я решил убрать вообще сено из зоны поиска. Небольшие охапки отбрасывались мной в сторону, до полного очищения поверхности пола. Даже, когда осталась маленькая кучка, под которой не смогла бы спрятаться и мышь, надежда все равно оставалась. Но она растаяла. Пол был чист. Пистолета не было. Я тяжело опустился в сено, и попытался как-то осмыслить этот факт. Мысли роились в голове, и мешали сосредоточиться, и принять случившееся, как неизбежное. Мне нужно не просто свыкнуться с мыслью о том, что пистолета больше нет, мне нужно понять куда он мог деться, каким образом исчез. Кто в этом замешан?

Кто? Вот главный вопрос, на который мне предстояло найти ответ. Или придумать правдивую версию, и поверить в нее. Итак, рассмотрим бабушку в качестве подозреваемой в похищении. Что мы имеем? Мотив. Мотива нет, но возможно она увидела пистолет, подумала, что он настоящий, и выбросила. Почему выбросила? Чтобы я не убил кого-нибудь, и не отправился в тюрьму. «Версия вполне достойная», — подумал я, перебирая пальцами волосы на голове. Но зачем она тогда послала меня на чердак за телогрейкой? Пистолет то был в ней. Если я разбираюсь во взрослых, то они могут по-тихому забрать опасную вещь, и не говорить об этом, думая, что ребенок вскоре забудет про нее. Но если так, то получается, что бабушка проболталась, и выдала себя. А это совершенно исключено, потому, что когда взрослые забирают твою вещь, они совершают преступление против тебя, и помнят о нем еще очень долго. Опять же почему она не забрала отсюда телогрейку? Да, почему? Может, забыла, когда пистолет нашла? Нет. Она его не находила, потому, что не видела телогрейку. Бабушка сюда не поднималась. Да, она же старенькая, и не любит ходить по лестницам.

Но, если это не она, тогда кто? И я принялся сильнее массировать пальцами кожу головы, ероша волосы на макушке. Кто, кто, кто? Ход мыслей прервался, как только одна из них, похожая на тень от догадки скользнула по моему сознанию. Это мог быть кто-нибудь из так называемых друзей. Не подозревая о том, что я уехал, любому из них ничего не стоило открыть калитку, пройти по двору, и забраться на чердак. Зачем? Да все просто: если я долго не выхожу, значит, сплю еще. Меня надо разбудить, и вернуть обществу. Но кто из них? Подозреваемых было немного. Двое. Споукли, и Вилли. Как раз те, с кем мы когда-то воровали вместе клубнику. Только они обладали хамовитой деревенской бесцеремонностью, граничащей с обычной наглостью.