Алексей Бартенев - Бимен

Тем летом я еще раза три выходил поторговать, но больше за компанию, чем преследуя какие-то материальные цели. А на заработанные деньги я купил… пистолет. Он стоил так же, как и нож, но поразил меня с первого взгляда. Большой, черный, с аккуратным срезом ствола, с открывающимся затвором, куда должна была вставляться лента с пистонами. Но самое главное — он выглядел точь-в-точь как настоящий, и был металлическим. Конечно, настоящих пистолетов я не видел, но по кинофильмам представлял их себе именно такими. Это была любовь с первого взгляда. Испугавшись, что кто-нибудь еще сможет прийти в магазин, и купить его, я не раздумывал ни минуты. И хоть мой возраст говорил о том, что с играми в «войнушку» уже покончено, я не мог ничего с собой поделать. Мелочь и несколько бумажных купюр покинули карманы штанов, и легли на стеклянный прилавок.

— Дайте мне пистолет, пожалуйста.

— Какой? — флегматично спросила продавщица.

— Вот этот, черный. С пистонами, — от волнения мои ладошки вспотели.

Она сгребла деньги в руку, и принялась выкладывать по монете в отделения кассы. Потом задвинула лоток, и взялась за полку прилавка. Приоткрыла, и почти на ощупь достала пистолет.

— Этот? — она смотрела на меня, показывая на вожделенное оружие.

Я кивнул, стараясь не выдать охватившие меня эмоции. Но со стороны, наверное, все равно выглядел как одержимый.

— Держи. — Ее пухлые пальцы держали коричневую рукоять, и протягивали мне пистолет, держа его словно отрезанный ломоть хлеба.

Я протянул руку, и коснулся затвора. Гладкая, крашеная поверхность выскользнула из вспотевших пальцев, но я смог подхватить пистолет у самого прилавка. Ручка стукнула по стеклу, издав громкий звук.

— Крепче держи! — продавщица беспокоилась за сохранность торгового оборудования.

— Да, спасибо. — Только и мог выдавить я, пятясь к выходу, и держа покупку обеими руками.

Магазин располагался примерно в километре от того места, где я жил. И чтобы до него добраться, нужно было вначале пройти полдеревни, а затем пересечь поле, на котором обычно росла пшеница. Выходя из деревни взгляду открывался простой, но, в то же время спокойный, и завораживающий пейзаж. Зеленое поле, левая сторона которого упирается в лесополосу, отделяя его от трассы, а правая сторона теряется за холмистым горизонтом. Ветер прокатывается волнами по стеблям и колоскам, словно чья-то невидимая рука поглаживает мех огромного зверя. Сделанная людьми тропинка, неровной нитью соединяет два населенных пункта, пролегая через поле. Она узкая и пыльная. К середине лета, когда стебли пшеницы вытягиваются, и колосья начинают клониться к земле, под тяжестью созревающих зерен, можно легко исчезнуть из видимости, просто присев на корточки.

Я прошел половину пути, и оглянулся назад. Поле идеально просматривалось как в одну, так и в другую сторону. Чтобы добраться с одной из сторон до меня придется прошагать минут пять. Я присел, и достал из-под футболки недавно сделанную покупку. Пистолет сверкнул гладкой поверхностью, будто подмигнул мне. Во рту пересохло, я вытянул шею, и снова осмотрелся. Вокруг по-прежнему никого не было. Начался первый осмотр. Металлическая рукоять с коричневыми пластмассовыми накладками легла в ладонь, и пальцы сжали ее. Указательный палец коснулся спускового крючка, и слегка надавил. Курок шевельнулся. Я направил ствол по ходу движения тропинки, и прицелился. Сердце гулко отсчитывало удары. Тук-тук, тук-тук. По мере того, как палец давил на крючок, курок, похожий на небольшое зубчатое колесо, отползал назад. Движение продолжалось, казалось бесконечно долго. Внезапно, палец провалился, и в то же мгновение курок сорвался. Он сорвался со своего места, и с силой врезался в специальную пластину. Раздался характерный щелчок, но для меня это был выстрел. Первый выстрел, который я сделал в своей жизни. Мне хорошо запомнилась приятная прохладная тяжесть в руке, и то, как пистолет слегка вздрогнул во время этого выстрела. Я снова вытянул шею, и покрутил головой. Никого не было, но первый осмотр пора прекращать, пока я не начал погружаться в фантазии. Мне не терпелось забраться на чердак, рассмотреть все как следует, и наконец, дать волю своему воображению. Засунув пистолет за пояс, и накинув сверху футболку, я выпрямился, и зашагал к деревне.

Я шел по пыльной тропинке, и от переполнявшей меня радости даже что-то насвистывал. Что-то простенькое, нот из трех-четырех. В голове уже начинали формироваться определенные сюжетные линии моих будущих фантазий. Главное теперь, чтобы ничто не помешало добраться до заветного чердака. Кстати, это не пыльное, захламленное место, которое, обычно, показывают в фильмах. Это была моя спальня. Но, по сути, она являлась и отдельной комнатой, и домиком на дереве, и шалашом одновременно. Половину лета я спал в доме, но после первого сенокоса, когда на чердаке появлялась ароматная перина из свежего сена, перебирался туда. Поверх сена стелилось плотное покрывало, чтобы острые соломинки не кололи спину, а потом простыня. Под крышей было тепло, даже ночью, поэтому я обходился без одеяла, укрываясь или пододеяльником, или другой простыней. Чердак стал моим в пошлом году, когда мне разрешили ночевать в одиночестве. До этого, как не просил, мне отказывали, объясняя тем, что мой возраст еще не свидетельствует о появлении ума, и здравомыслия. Вместе с этим разрешением, я получил возможность гулять чуть ли не всю ночь напролет.

Вечером, я ужинал дома, и уходил гулять. В котором часу я возвращался, забираясь на чердак по приставной лестнице, никто не знал. Это было доверие. Та степень взрослости, от которой ты чувствуешь себя самостоятельным, и независимым. А еще это была свобода, и единственным ограничением было условие не пропускать обед и ужин. Завтракать можешь когда угодно, но на двух других приемах пищи присутствовать обязан. Причем не просто присутствовать, а быть чистым, и голодным. К обеду я мыл руки, и умывался до пояса, а на ужин купался весь. И что-то мне подсказывает, что такой порядок был в деревне у всех, потому, что вечером все выходили на улицу с блестящими носами, и легким запахом мыла. Все вели себя одинаково расслаблено, и неторопливо. Было видно, что у каждого в животе лежит, и переваривается недавно съеденный ужин.

Мы рассаживались на поваленных бревнах, у кого-нибудь перед домом, или разводили костер на опушке леса, там, где стояли лавочки. Мне нравились эти вечерние посиделки. Ребята и девчонки рассказывали анекдоты, или пели под гитару. Я чувствовал себя частью большой деревенской семьи, где все были братьями, и сестрами, где все делается вместе, и ни у кого нет тайн друг от друга. Все так, но в магазин я предпочитал ходить один, без друзей. До сих пор не понимаю тех людей, которые собирают целый хоровод, чтобы сбегать за мороженым, или еще за какой-нибудь мелочью. Покупка это процесс настолько интимный, что посвящать в него кого-то еще, будет, по меньшей мере, бестактностью. Ведь, когда ты приходишь в магазин, то открываешься продавцу, демонстрируя свою слабость, уязвимость. Тебе что-то нужно, и это есть у него. Он готов тебе помочь, и помогает, но в глубине души ты чувствуешь себя немного униженным. Вроде как даже обязанным ему. Ты теперь его должник. Именно по этой причине я проснулся раньше обычного. Я не хотел, чтобы кто-то знал о моей слабости. Чтобы кто-то видел, как я покупаю.