Дин Кунц - Предсказание

Пуля или пули попали ей в живот.

Она лежала с закрытыми глазами. Под веками я не замечал никакого движения.

Приложив пальцы к шее, я пытался нащупать пульс, боясь самого худшего, но нет, нашел, быстрый и слабый. Сердце продолжало биться.

Из моей груди вырвалось рыдание, второе, но тут и осознал, что она, даже без сознания, может услышать меня и испугаться моего горя. Ради нее я сдержался и, пусть у меня разрывалась душа, позволил себе лишь часто и хрипло дышать.

Я коснулся ее лица, шеи. Кожа холодная, влажная на ощупь.

Шок.

Мой шок был чисто эмоциональный, разума и сердца, она же страдала от шока физиологического, вызванного болью и потерей крови. И умереть могла не от ран, а именно от шока.

Лежала она на спине, в положении, идеальном для лечения.

Сложив в несколько раз кухонное полотенце, к подложил его ей под голову, лишь для того, чтобы голова не лежала на полу. Поднимать-то следовало ноги.

Взяв с полки несколько поваренных книг, я сделал из них подставку и осторожно поднял ее ступни на десять дюймов.

Помимо кровотечения, не меньшую опасность в ее состоянии представляла собой потеря тепла. Мне требовались одеяла, но я не решался оставить ее, чтобы принести их со второго этажа.

Если она умирала, я не мог позволить ей умереть в одиночестве.

Я метнулся в комнату-прачечную, которую мы использовали и как раздевалку. Сорвал с крючков шубы.

Вернувшись на кухню, укрыл ее. Моей шубой и ее. Шубками Энни, Люси, Энди.

Лег рядом, не обращая внимания на кровь, прижался всем телом, чтобы передать ей свое тепло.

Когда послышался вой приближающейся сирены, вновь прикоснулся к шее. Пульс не стал сильнее, но я заверил себя, что он не стал и слабее, хотя и знал, что лгу себе.

Потом начал шептать в ее миниатюрное ушко, надеясь, что она крепко ухватится за мой голос, что мои слова удержат ее в этом мире. Не помню, что я говорил, подбадривал, заверял, что все будет хорошо, но скоро мой монолог превратился в бессчетное повторение трех слов, которые составляли основу моей жизни: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…»

Мой отец просил встревоженных соседей отойти подальше от крыльца, с дорожки на лужайку, заставленную рождественскими фигурами.

Следом за отцом из дома вышли два фельдшера. На каталке, которую они катили, лежала Лорри. Без сознания, под шерстяным одеялом, с капельницей: в ее вену по трубке подавалась плазма.

Я шел рядом, держа в руке флакон с плазмой. Фельдшеры предпочли бы помощь полицейского, но эту работу я мог доверить только себе.

Им пришлось приподнять каталку, чтобы спуститься с крыльца по лестнице. Потом колесики стукнулись о бетон дорожки и покатились к улице.

Моя мать находилась в спальне девочек с тремя детьми, успокаивала их, следила за тем, чтобы они не выглядывали в окно.

Полдюжины патрульных машин стояли на улице, с работающими двигателями и включенными маячками, которые попеременно разрисовывали припущенные снегом деревья и соседние дома то в красное, то в синее. «Скорая помощь» ждала у тротуара, пристроившись в затылок к «Меркьюри Маунтейнер», на котором приехал Конрад Бизо.

Кевин Толливер, фельдшер, которому предстояло находиться рядом с Лорри по пути в больницу, взял у меня флакон с плазмой, забрался в кузов, а его напарник, Карлос Нунес, закатил туда каталку.

Когда я хотел подняться следом, Карлос остановил меня:

— Нет места, Джимми. У Кевина будет много дел. Ты же не хочешь мешать ему.

— Но я должен.

— Я знаю, — прервал меня Карлос. — Но по приезде ее сразу отвезут в операционную. Туда тебя тоже не пустят.

С неохотой я отступил на шаг.

Закрыв дверцы заднего борта, он отсек от меня Лорри, которую я, возможно, последний раз видел живой.

— Твой отец отвезет тебя в больницу, Джимми. Вы сможете поехать следом за нами, — и поспешил к водительской дверце.

Рядом появился отец и увел меня с улицы к дому.

Мы прошли мимо ангелов, волхвов и животных, наблюдающих за святым семейством.

Один из фонариков перегорел, оставив в тени одного ангела. И среди остальных, ярко подсвеченных, темная фигурка с наполовину сложенными крыльями выглядела очень зловеще.

На подъездной дорожке родительского дома вылетал парок из выхлопной трубы отцовского «Шевроле Блейзера».

Бабушка Ровена выкатила его из гаража и подготовила к использованию. Стояла рядом со внедорожником, одетая к обеду, без пальто.

В свои восемьдесят пять она еще могла сломать тебе ребра, сжав в объятьях.

Включив сирену, Карлос отъехал от тротуара. На перекрестке уже стоял полицейский, чтобы «Скорая помощь» могла не останавливаться на светофоре.

Сирена быстро затихала вдали, когда бабушка что-то сунула мне в правую руку и втолкнула на переднее пассажирское сиденье «Блейзера».

Коп обеспечил нам свободный проезд через перекресток, и когда мы мчались к больнице, я разжал пальцы правой руки. Их покрывала кровь, моя и моей любимой жены.

На ладони я увидел кулон-камею, который я подарил Лорри, когда мы только начали встречаться. Бабушка, пока находилась наверху с моей мамой и детьми, взяла кулон из шкатулки, где Лорри хранила свои драгоценности.

Кулон был одной из трех вещиц, которые пережили пожар, уничтоживший наш первый дом. Маленький, он должен был потеряться. Золотые цепочка и оправа — расплавиться. А сама камея, женский профиль, вырезанный на белом мыльном камне, треснуть и почернеть от сажи.

Однако кулон остался прежним, разве что чуть потемнели несколько прядей волос, вырезанных в камне. Сама же камея, в том числе и профиль, осталась белоснежной.

Некоторые вещи не такие хрупкие, какими кажутся.

Я сжал окровавленный кулак так крепко, что ладонь, на которой лежал кулон, заболела, словно в нее вбили гвоздь.

Когда мы приехали в больницу, Лорри уже была в операционной.

Медсестра настояла на том, чтобы отвести меня в перевязочную. Пуля Бизо, когда тот выстрелил в меня в гостиной, повредила хрящ ушной раковины правого уха. Медсестра промыла рану и очистила евстахиеву трубу от сгустков крови. Я согласился только на местную анестезию, когда молодой врач зашивал мне рану.

И теперь, до конца моих дней, мое ухо будет сплющенным, таким, как бывает у боксера, который много лет провел на ринге.

Нам не разрешили наблюдать за операцией с балкона над операционной. После завершения операции Лорри отвезли бы в одну из палат отделения интенсивной терапии, и мы с отцом расположились в комнате ожидания этого отделения.

Серой и мрачной. Меня это вполне устраивало. Не хотелось мне ни яркой раскраски стен, ни вызывающих прилив бодрости картин, ни удобных кресел.

Чему я бы порадовался, так это боли.