Максим Кабир - Призраки [сборник litres]

– Драсте, Михаил Петрович! – хором рявкнула лавочка. Сквозь пахнущий клубникой пар он не различил лиц. Единственного в Свяжено учителя истории, конечно, знали все.

– Привет, ребята. Вы животину мою не видали?

– Там гавкал кто-то, – паренек указал вглубь парка, где цивилизованный строй кленов и берез превращался в варварское нагромождение дубов.

– Изучу вопрос, – сказал Веретенников и побрел по аллее.

Он думал о новенькой книжке с пометкой «Национальный бестселлер», о стынущем чае и подушках.

«Ну где ж тебя носит, вражина?»

На бортиках фонтана нерадивые посельчане оставили пивную тару. Ветерок швырнул к ногам обертку из-под мороженого. Под кронами темнела заколоченная шашлычная «Ивушка». Тропинки радиально отпочковывались от фонтана.

– Ромео!

Кусты зашуршали в ответ. Разлапистые ветви шевельнулись. Тени подметали нестриженую траву лужаек. Чуть отойдя от центральной аллеи, путник попадал в дикий забытый Богом уголок. Подмывало вернуться к ДК, к праздным тинейджерам. А Ромео, пес эдакий, нагуляется и прибежит.

– Ну гад, – процедил Веретенников.

Тени листвы рисовали на дорожке абстрактные узоры. Ветки склонялись так низко, что приходилось горбиться и расталкивать их. По тому пятачку прежде возил детишек улыбчивый паровозик. Вон рельсы ржавеют в дикой редьке. А левее журчал питьевой фонтанчик, и оранжевая бочка наливала квас. Теперь лес отхапал себе кусок парка. Сосны подступили вплотную. Сплелись корневищами дубы. Воздух пах смолой и раскопанной почвой.

Необъяснимая тревога окутала Веретенникова. На краю парка, где истаивал в зелени серый асфальт, он почувствовал себя уязвимым и жалким. Почувствовал, какие ломкие кости в чехлах мяса, жира и мышц, как хрупок череп, драпированный лысеющим скальпом.

А собака? Разве можно бросить ее тут, среди клубящихся теней и ощетинившихся сучьев, спокойно лечь спать?

– Ромео! Дружок, иди сюда!

По желтой от лютиков поляне он протопал к северной оконечности парка. Ступенчатый склон резко нырял вниз. Деревья перекрыли доступ к реке, к плещущейся Мартовке.

Веретенников дернулся, затылком ощутив чье-то приближение, но это лишь тень ветки проплыла, зацепив бестелесными пальцами воротник. Учитель чертыхнулся, вновь поворачиваясь к обрыву.

«Низкий уровень преступности, – говорил Веретенникову сержант Самсонов, его бывший ученик, – в основном – пьянство и побои».

От одного слова «побои» Веретенникова кидало в жар. Но сейчас ему было не жарко, а зябко, несмотря на погожий вечер. Температура упала, мурашки усеяли плечи. Сумерки сгущались, как кисель, становясь полновесной тьмой между сучковатыми стволами.

В двадцати метрах от учителя темнело приземистое строение – коробка с обвалившейся штукатуркой. Кирпич испещрили нечитаемые надписи, уродливое граффити от земли до плоской замшелой крыши. Посреди фасада проглядывало одинокое окно. Там в былые времена сидела женщина-кассир, принимая мелочь, выдавая обрезки туалетной бумаги. Стекло разбили хулиганы, проем маскировал картон. Вряд ли в поселке нашлись бы желающие лезть туда.

По бокам здания симметрично располагались две наружные лестницы, огражденные дополнительными стенами. Оплатив, посетители спускались по ступенькам в скверно пахнущую полутьму. Женщины – налево, мужчины – направо. Общественный туалет не функционировал с девяностых, но Веретенников до сих пор помнил, как набирал кислород в легкие и прекращал дышать, как с надутыми щеками справлял нужду, чтобы не глотнуть сортирную вонь.

Было что-то еще, что заставляло учителя стыдливо писать за деревьями, минуя подвал с кабинками и унитазами. Рокот осклизлых труб. Или шум из скважин в полу. Или грязные зеркала.

Веретенников таращился на здание. Туалет присматривался снизу, как циклоп, растопыривший локти. Локтями были бортики приямков. Лестницы засыпала прелая листва, фанера и прочий хлам, а ступеньки женского отделения баррикадировал настоящий бурелом.

Лет десять назад залетный мигрант переборщил с алкоголем и возжелал интима. Он насильно втащил в зловонный подвал семиклассницу Надю Немкову. Порвал на ней одежду, душил, не давая кричать. Чудесным образом в заброшенный туалет занесло Олега Толмачева. Толмачева, троечника и балбеса, выперли из школы после девятого. Михаил Петрович, уставший от выходок ученика, посодействовал. Знал бы он, на что способен парнишка, не сверлил бы его историей. Не каждому, видать, она нужна.

Толмачев, наткнувшийся на насильника, пришел в ярость. Даром что шкет – избил до полусмерти гада. Живого места не оставил. Опоздал бы на десять минут, Немкова была бы мертва.

Мигрант сел за решетку. Подвалы заколотили досками от греха подальше. А у Толмачева в том же году пропала без вести сестренка. Искали всем поселком, лесхоз перелопатили, речное дно. Как не было девочки.

– Ромео! – Веретенников привстал на цыпочки.

Ему ответило короткое тявканье.

– Ромео?

Учитель просеменил по краю обрыва. Лай доносился с левой стороны здания. Пришлось вцепиться в кизильник, чтобы не сверзиться на дно оврага.

– Братик, ты?

Веретенников осекся на полуслове.

Дверь у подножия замусоренной лестницы оказалась отворена.

«Отверста», – подумалось учителю.

Мало того, в недрах здания горел свет. Багровое свечение падало на гору листьев. Битое стекло хищно блестело в гербарии. Именно таким, кроваво-красным, запомнилось Веретенникову подвальное помещение. Осторожный владелец туалета мазал лампочки краской, чтобы посетители не воровали их для собственных нужд.

Красное облако клубилось в устье, как пар электронной сигареты. Изломанная тень возникла на стене. За ней вторая и третья. Тонкие черные полосы, согнутые в середине, снующие по голому кирпичу.

Слух уловил причмокивающие звуки. Так человек зовет собаку, так сам Веретенников только что звал Ромео. Кто-то, схоронившийся в неработающем туалете, насмешливо чмокал, приглашая пожилого учителя перебраться через бурелом и присоединиться к теням внизу.

Чмоканье затихло внезапно. И сразу же раздался свист. Постепенно нарастающий, исторгаемый невообразимо мощными легкими, он будто вспорол разум Веретенникова, и учитель отпрянул. Человек в красном коконе дверного проема…

Человек ли?

…свистел, как закипающий чайник, а Веретенников побежал.

Он бежал и думал: «Лапы. Те тени похожи на лапы гигантского паука».

Свяжено росло на обочине междугородного шоссе, как неказистый полевой цветок. Загородилось от проезжающих автомобилей армированными заборами, словно рассерженное, что его лишили статуса ПГТ. Из-за каштанов выглядывали серые общежития, растерявшие жильцов после закрытия стекольного завода. Провода перечеркивали небо. Сонно кренились столбы.