Максим Кабир - Призраки [сборник litres]

– Это не смешно! Или ты сужаешь территорию поиска, или я тебя за компьютер больше не пущу!

– Старайся лучше, – хихикала Влада.

– Ух, малявка!

Она бы стала разработчиком квестов или организатором праздников. Если бы не пожелала спасать спящих людей от наркозависимости прикосновением пальцев. Она стала бы кем угодно – с небом, плескавшимся в ее глазах.

Как-то Олег смотрел передачу про католических святых, и в ней говорили, что для канонизации необходимы факты о содеянных чудесах. Для себя он отметил четыре чуда, к которым была причастна его сестра.

Первое: чудо с эпилептиком.

Второе: чудо с грузовиком.

Третье: чудо с внушенными снами (а они, черт дери, были внушены!).

Четвертое: апрельское чудо.

В апреле две тысячи восьмого он разгадывал загадки Влады, не подозревая, что новых Игр не будет.

(Нет, иногда он грустил, думая, что малявка повзрослеет, и ей разонравится писать эти записки для брата.)

Квест привел к Дому культуры. Вечерело. Намаявшись, Олег решил повременить до завтра и посидеть с друзьями на бортике фонтана. Но мысли вертелись вокруг задания.

– Погодите-погодите, – пробурчал он, отставляя бутылку, и, проигнорировав смешки Глеба, пошел к ДК. Подсказка ждала на доске объявлений. Влада не поленилась распечатать текст на принтере.

«Продается общественный туалет».

Шагая в сумерках по пустынной окраине парка, Олег про себя обругивал сестру. Забавы забавами, но никто не позволял ей лазить в заброшенное здание, где воняет, а пол усеян шприцами.

И все же круто она придумала с доской объявлений!

Свой подарок – солнцезащитные очки – он нашел в окошке кассы. Собирался уходить, но из подвала, где и был обустроен сортир, кто-то вскрикнул.

В тот год Олег всюду таскал с собой импровизированное оружие уличного боя: телескопическую палку. Сложенная, она напоминала железную сигару, но стоило дернуть рукой, и сигара раскладывалась на упругие сегменты, достигая в длину добрых тридцати сантиметров. Самую узкую часть венчал шар-набалдашник. Олег шутливо называл дубинку «король дилдо».

Со стальной палкой в кулаке и с включенным на телефоне фонариком он прокрался к подвалу. Под подошвами хрустели ветки, шуршала листва. Насильник так распалился, что не слышал его шагов.

Малышом Олег посещал парковый туалет. Запомнил странные лампочки, из-за которых все в помещении было багровым: и стены кабинок, и писсуары, и писюн. Но лампочки давно раскокали, и луч, ткнувшийся в темноту, окрасил сортир не красным, а болезненно-желтым.

Насильник успел снять штаны. Он пыхтел, левой рукой расталкивая колени жертвы. Правая стискивала тонкую шею. Девочка (ее звали Надя Немкова, и она была на год младше Влады) почти лишилась чувств.

Олег заорал, будто в лапах извращенца задыхалась родная сестра. И ударил дилдо по изумленной харе.

Дальнейшее скрадывал алый туман.

Похоже, он нанес полдюжины ударов, раскроив приваренным грузиком лицо насильника. И добивал ногами, вколачивая тело в грязь.

«Ты – герой, парень», – скажет сотрудник милиции.

Мама Нади кинется в ноги. Папа Олега поворчит одобрительно.

А Олег спросит у Влады, поблагодарив за очки:

– Ты знала, что в финале мне нужно будет спасти ту девчонку?

Абсурдный вопрос: естественно, его тринадцатилетняя сестра не могла знать, что приезжий дегенерат захочет изнасиловать ребенка, что ровно в девять двадцать Олег допетрит про смысл задания и пойдет в туалет за призом.

Чушь.

Но до апрельского чуда было еще три удивительных совпадения.

Влада сказала, хмурясь:

– Это не так работает. Я беру бумагу и только тогда понимаю, где спрятать записку. Игра сама все делает.

– Управляет? Как?

Она не ответила, а прижалась к Олегу и поцеловала в щеку.

Возможно, предположим, она послала брата в туалет. Но кто-то третий управлял ею – вот что имела в виду Влада.

– Так что же это? – спросил отец, глядя на конверт.

– Игра, – сипло сказал Олег.

Записка насчитывала одиннадцать букв, аккуратно вырезанных из глянцевого журнала, наклеенных на кусочек картона. Клей испачкал конверт и прилепил письмо к стенке почтового ящика. Игра отсрочилась на десятилетие.

А то, что конверт выпал именно в день рождения Олега… совпадение, так? Так или нет?

Он спешил по плитам, черным от шелковицы, падавшей с веток. Поймал себя на том, что улыбается, и прикусил язык. Пересек Советскую, Рабочую, Садовую, через проулок вышел к трассе. Детвора дербанила несозревшую яблоню, из-за забора старуха угрожала воришкам расправой. Олег почувствовал вес яблок под заправленной в штаны футболкой, запах и кислый вкус во рту. Увидел себя, улепетывающего от покойной бабы Зины:

«Я тебе дам яблок!»

«Дай-дай», – передразнивал он, догоняя корешей, Глеба и Мотю.

Он хотел угостить крадеными фруктами Владу, но мама накричала: «Ты сдурел? Она же ребенок!»

Олег подумал о фигуре в арке. Девочка с акварельными глазами, будто парящими в отрыве от лица.

Лаконичное: «Иди домой».

Вам письмо…

Привет от мертвой (и справка есть!) сестры. Буквы в конверте складывались в два слова.

«Мэри Поппинс».

Повести Памелы Трэверс про няню Поппинс Владе читала мама. К тринадцати малявка переключилась на приключенческую литературу. Глотала запоем мальчишеские «Остров сокровищ», «Капитан Блад», романы Жюля Верна. Если книги не было в детской библиотеке, Олег приносил ее из взрослой.

Мэри Поппинс, первое задание.

Проще пареной репы.

На полпути к мемориалу Олег замедлился. Страх схватил за сердце. Столько лет утекло… вдруг записку забрали, вымели метлами дворники, дождь уничтожил? И звенья рассыпались – нет ничего, кроме письма, обломка моста, который никуда не ведет…

Разволновавшийся, Олег купил в продуктовом банку фанты. На рынке дородные тетки обмахивали газетами свежую рыбу, гоняли назойливых мух. Дворняги выпрашивали харч. Одинокое такси грустило у «Поплавка», магазина с рыбацким ассортиментом. Пламя шелестело на ветру, порождая в воздухе марь.

Олег пил газировку, изучая мемориал. Каменный воин преклонил колено перед Вечным огнем. Позади, полукружьем, барельеф: двухметровые скульптуры выступали из бронзы на половину объема. Партизаны, мать, обнявшая раненого сына, молоденькая санитарка…

– Толмачев?

Олег обернулся.

Мужчина, щурившийся на него, был болезненно тощим, коренастым и смуглым до черноты. Волосы нуждались в расческе, а майка с гербом Луганской народной республики – в стирке. Узловатые пальцы поскоблили адамово яблоко.

– Еперный балет. Олежа Толмачев собственной персоной.

– Привет, Глеб.

Они обменялись рукопожатиями.

– Сколько лет, сколько зим, Олежа. Ты, говорят, в Москву подался?