Максим Кабир - Призраки [сборник litres]

– Не нужно, – он подумал о странных стоках в полу и шелесте, похожем на голоса.

– Идем.

Девичье запястье выскользнуло из пальцев. Наташа резко переместилась к туалету. Манила из тени под измаранным граффити фасадом.

– Но у меня нет мелочи, – оправдывался Веретенников, а ноги несли по склону, туда, где за круглым окошком кассы кишели неясные силуэты. Наташа улыбнулась холодной улыбкой. Кулачком постучала в стекло. Из щели для приема денег выползла покрытая черным волосом лапа. Требовательно потянулась к опешившему Веретенникову. Щелкнули желтые когти.

Он перевел взгляд на окошко и увидел расплюснутую о стекло морду. Алчный глаз. Ведьму из зловонного домика.

Учитель проснулся, выкарабкался из смятых простыней и кошмара.

В висках пульсировало. Член опадал. Лунная дорожка стекала от окна к кровати, разделяя тьму, как Моисей – воды Красного моря.

– Ну и ну, – сказал Веретенников, вытирая лоб, прислушиваясь к звукам квартиры. Тишина была обманчива. За ней таились скрипы старого дома, кряхтенье карнизов, треск сверчков. Но не было привычной возни у батареи, цоканья коготков о паркет, радостного дыхания.

Ромео так и не вернулся.

Веретенников нащупал тапочки и поковылял к столу, кряхтя и трогая гениталии.

Мнение мамы по поводу мастурбации было предельно четким, и в целом Михаил Петрович разделял его: мозг довлеет над плотью, а не наоборот. Но он так же полагал, что маленькая разрядка гораздо лучше, чем сны о невесте, утраченной при царе Горохе (при Леониде Ильиче). И раз уж он проснулся, почему бы не включить компьютер и не посмотреть кино, специально предназначенное для снятия напряжения?

Главное, чтобы там не было общественных туалетов.

Ноутбук забухтел дружелюбно. Ожидая запуска системы, Веретенников оперся о подоконник. Из сорока трех улиц Свяжено он жил на той, что примыкала к парку. Луна омывала своим молоком Дом культуры. Раньше в нем демонстрировали фильмы, пели народные коллективы, выступали заезжие звезды «Кривого зеркала». Сейчас ни шатко ни валко функционировали кружки моделирования и шахмат. По бокам от колонн располагались два панно. На одном грозный красноармеец махал кумачовым флагом. На втором ученый держал на ладони мирный атом, как горьковский Данко – сердце.

Тени деревьев ползли по мозаике.

«Ничего, – подумал Веретенников, – на улице тепло, надоест – прискачет, и…»

Мысль грубо прервал голос, вторгшийся в порядок вещей, мигом разрушивший устойчивую реальность. Громкий, но искаженный, будто из глубины колодца. Он звучал в черепной коробке Веретенникова, словно она была рацией, словно что-то, обитающее в темном парке, установило связь.

«Приди ко мне», – шептал голос, сплетаясь из шелеста листвы и неспокойных шагов, из царапанья ногтей по кирпичу и журчания воды под фундаментом.

Веретенников уже слышал этот шепот. Давно, он позабыл, где и при каких обстоятельствах. Помнил лишь, что тогда шепот требовал обратного – уйти.

Двигающийся узор на стене ДК перегруппировался и больше не напоминал тени веток. Острые линии скользили по панно.

За фонарями качались деревья. Комната стала красной, как подвал общественного туалета.

Веретенников заслонился растопыренными пальцами, цепляясь за то, что считал нормой. Он подумал о паучьих инсталляциях художницы Луизы Буржуа и о старческом слабоумии.

Тень исполинского паука легла на стену Дома культуры, а голос сказал: «Приди, иначе скоро я сама приду за тобой».

Застроенная фешенебельными коттеджами улица отпочковывалась от Свяжено с запада. Один из особняков принадлежал померкшей эстрадной звезде девяностых. В рогатке, образованной коттеджами и частным сектором, догнивал стекольный завод, а за ним утопало в зелени кладбище. Пыльные тропинки ветвились среди секторов. Кресты и плиты подходили вплотную к лесхозу. Большинство могил были неухоженными, замусоренными, в листве и хворосте. Родственники уехали, бросив своих мертвецов. Ветер трепал грязные ленты. «От скорбящей матери». «От коллег». Жук копошился на дне врытой в землю рюмки. Из просевших холмиков торчали венки.

Холмик на могиле Влады не просел: проседать некуда. По розово-белому, как мраморное мясо, надгробию сновали божьи коровки. Ее любимые насекомые. Всем девочкам нравятся божьи коровки, не так ли?

Жуки расправляли крылья и взлетали в синее небо, где, согласно стишку, их божьи телята уплетали конфеты. Лапки исследовали высеченную на плите надпись, словно недоумевали: что за дивное надгробие, без года смерти? Лишь дата рождения под именем: «1995».

– Ну, привет, малявка, – сказал Олег.

В горле запершило. Слезы выступили на глазах, он зло помассировал веки, прогоняя влажную пелену.

Ночью в спальне сестры Олег ворочался, терзал подушку. Повторял снова и снова:

«ТО 118. Тэ-О 118. ТО один один восемь. ТО…»

Тетя Люда переборщила, приготовив на завтрак столько еды, сколько не съешь за день. Словно извинялась за развод его родителей. Дура, она тут при чем?

«ТО-ТО-ТО. Что же это такое? Что, малявка?»

На кладбище Олег пришел в поисках подсказки. Будто ждал, что Влада заговорит из-под почвы, где даже гроба нет.

«Десять лет назад мне было бы легче справиться с заданием».

– Напрягись! – он помассировал виски.

Чего в поселке сто восемнадцать? Точно не домов. А улиц? Нет, меньше пятидесяти. Не то…

То, то, то…

Похоже на аббревиатуру.

Он устроил себе мозговой штурм. Зашагал лихорадочно вдоль могильной насыпи.

– Творческое объединение? Территориальный орган? Техническое обслуживание. Техническое обслуживание-118… хм…

Мрамор отразил его небритое лицо, взлохмаченную прическу. С такой жизнью недалеко уйдешь от стреляющего сотню Глеба. А то и от бедного Моти, Саньки Моторевича.

А то…

– Техническое обеспечение? Техосмотр? Тело отсчета? Чего же так сложно-то, малявка?

Несколько раз ему снилось, что он ломом разбивает надгробие Влады, превращает в мраморную крошку, топчет насыпь.

– Топографическое отделение. Транспортный отдел. «Танки Онлайн».

Влада исчезла до появления «Танков». До изобретения шлемов виртуальной реальности, умных палочек для еды и третьего айфона.

– А если имя? – предположил он вслух. – Мое? Толмачев Олег. Сто восемнадцатый, блин.

Гривастые деревья шуршали кронами. Щебетали птицы. Никого не было на сотни метров вокруг, и Олег лег на бок возле насыпи. Так в детстве он ложился возле кроватки новорожденной сестры и воображал, какой она вырастет.

– Топографическое отделение. Трансфертное окно. Нужно место, до которого могла добраться тринадцатилетняя девочка, Тамбовская область и театр оперы отпадают.

Время перевалило за полдень. Взвинченный, с обгрызенными ногтями, Олег вышел на тропинку. У лесхоза забубнил двигатель одинокого автомобиля.