Кристофер Голден - Арарат [litres]

Авчи высоко вздернул голову и посмотрел на Уокера поверх носа.

– Несколько турецких студентов-археологов озвучили свои возражения. Их тревожит присутствие отца Корнелиуса. Им стало казаться, что работа здесь служит больше христианским целям, чем научным, поэтому они просят, чтобы священника отсюда убрали.

Мериам разразилась резким смехом, но тут же помрачнела.

– Да бросьте, – сказала она. – Куда он, черт возьми, сейчас пойдет?

Ноздри наблюдателя задрожали, словно их внезапно коснулся запах нечистот.

– Полагаю, он может идти куда угодно. Например, туда же, куда ушли два ваших работника прошлой ночью. Впрочем, не думаю, что здоровье позволит ему спуститься с горы самостоятельно. – Авчи повернулся к Уокеру. – Вам придется напомнить отцу Корнелиусу, что он здесь исключительно по милости моего правительства. Если он не сможет ограничиться научными вопросами, оставив религию в покое, то после окончания бури вы оба покинете это место.

Авчи развернулся на каблуках и зашагал прочь, щелкнув на ходу фонариком, чтобы освещать дорогу в местах, до которых не добивал свет рабочих фонарей, развешанных по стенам.

– Какой сердитый мужчина, – заметил Уокер, когда Авчи ушел.

Зейбекчи коротко хохотнул, но тут же, взяв себя в руки, бросил на Уокера предостерегающий взгляд.

– Если скажете кому-нибудь, что я над ним смеялся, я буду это отрицать.

– Я понимаю.

Мериам улыбнулась.

– Так ты нам больше нравишься.

Зейбекчи закатил глаза, затем повернулся и пристально посмотрел на полиэтиленовую стену, окружавшую гроб. Он потянулся к ней, но пальцы его задрожали, и он опустил руку, так и не решившись отодвинуть полог.

– Думаю, не важно, какие религии мы исповедуем. Но нам всем хотелось бы верить, что существо внутри – отнюдь не то, чем кажется на первый взгляд.

Секунды тянулись одна за другой, пока они втроем смотрели на толстую полиэтиленовую пленку, пытаясь разглядеть смутные тени внутри.

– А я не согласен, – сказал наконец Уокер, снова скрестив на груди руки и откинувшись на спинку стула.

Зейбекчи нахмурился.

– Прошу прощения?

Мериам подняла голову.

– Неужели вы хотите, чтобы он оказался настоящим демоном?

Уокер улыбнулся.

– В этом я ничем не отличаюсь от вас. Вы сами говорили похожее. Я был агностиком бо́льшую часть жизни, но солгал бы, если бы стал утверждать, что меня не привлекает идея найти нечто такое, что может доказать существование Бога.

Снова все замолчали.

Головная боль немного утихла, но Уокеру все равно хотелось свежего воздуха, а лучше – штормового ветра. Сегодня он собирался выпить какой-нибудь алкоголь, если его удастся найти, но следовало признать – даже без ледяного воздуха и выпивки он стал чувствовать себя гораздо лучше.

В окружении всех этих странностей можно было легко сбиться с главной цели. DARPA желало знать, что за существо лежит в гробу и чем оно отличается от человека. Агентству нужны были образцы крови и тканей, а также перевод надписи на ящике. Если оно не совсем человек – в силу генетического уродства или внешних воздействий, – то от Уокера требовалось определить, сможет ли кто-нибудь использовать монстра как оружие против США? Или наоборот – сможет ли США использовать его против своих врагов?

Черт возьми, он до сих пор не понимал, что именно следует писать в отчете о ковчеге и рогатом существе из ящика. Уокер надеялся, что отец Корнелиус не успеет свихнуться окончательно до того, как закончит делать перевод.

Уокер стал потихоньку отходить прочь, но Мериам его окликнула.

– Если буря будет сильной, как утверждает прогноз, то случиться может всякое. Ветер может повредить даже опоры, не говоря уже о полиэтилене и палатках. Скорее всего, навалит много снега. Худшее ожидается завтра днем. Я хочу, чтобы к тому времени наш друг был полностью упакован и готов к транспортировке, которую мы проведем сразу после окончания бури.

Уокер кивнул.

– Значит, у нас есть время, скажем, до завтрашнего обеда, прежде чем вы вытащите его из ящика?

– До одиннадцати утра, и ни секундой позже. Я попрошу профессора Оливьери поработать со священником. Без стоящего за спиной Оливьери отец Корнелиус не переведет ни строчки.

Уокер отдал шутливый салют.

– Само собой!

С минуту Мериам смотрела на него, пытаясь определить, реально он ее поддерживает или просто издевается. Затем кивнула с видимым удовлетворением.

– Тогда идите и приведите их обоих.

Изучая гравировку на крышке гроба, Уокер опустился на колени. От яркого света фонарика приходилось сильно щуриться. На деревянной поверхности просматривался ряд вытянутых пятен, оставленных какой-то жидкостью, глубоко въевшейся в крышку. Он заинтересовался ими сразу, как только увидел, но только теперь у него появилось время, чтобы рассмотреть повнимательнее.

– Не могу понять, зачем вы тут перескочили?

Уокер не стал оборачиваться, зная, что Оливьери обращается не к нему. Профессор сидел рядом с отцом Корнелиусом (или стоял за спиной) уже два часа кряду, высказывал сомнения и вел в целом долгий нудный разговор, способный вывести из себя кого угодно.

Но отец Корнелиус твердо держал данное им слово. Хорошо понимая, какой переполох вызвали его провалы в памяти и пугающая молитва над кадавром, он поклялся сотрудничать с Оливьери до тех пор, пока этот человек не будет вмешиваться в его работу.

Уокер присутствовал с целью убедиться, что они нашли общий язык.

Но на практике это означало только то, что до смертоубийства пока не дошло.

Когда отец Корнелиус давал Уокеру свое обещание, в его глазах мелькало что-то еще, помимо терпеливой вежливости. Верхнее веко левого глаза дергалось, и взгляд беспокойно метался, словно Корнелиус беспокоился о том, что в любой момент может появиться нечто страшное. Уокер решил расспросить его об этом.

«Просто не дайте мне съехать с катушек, – ответил отец Корнелиус. – Если я снова начну повторяться или еще как-то чудить, немедленно заставьте меня обратить на это внимание».

Уокер пообещал. Теперь он прислушивался к его работе, опасаясь любых изменений в поведении священника. Давать обещание было легко, но все равно стало немного жутковато, когда до Уокера дошло, что отец Корнелиус не вполне доверяет своему собственному разуму. Не очень доверяет самому себе. А во что вообще можно верить, когда не уверен в самом себе?

– А это что такое? – спросил Оливьери небрежно. – Вы не можете просто взять и изобрести синтаксис языка, с которым никогда не сталкивались. Я согласен, что эта группа скорее всего переводится как «дни дождя», а эта – «тьма», но логичнее будет предположить, что вот этот символ означает что-то вроде «вечности» или «бесконечности»…