Йон Линдквист - Химмельстранд. Место первое [Литрес]

– Да-да, – сказал он наконец. – Печально в некотором смысле.

Когда Лиллемур пришла в очередной раз, отец дал ей от ворот поворот.

– Вас здесь больше не ждут, – сказал он.

Она посмотрела на Леннарта долгим взглядом. И он понял этот взгляд.

Тебе остается надеяться, что наши пути никогда не пересекутся.

Резко повернулась, села в серебристый «Фольксваген-жук» и исчезла из их жизни.

Леннарт никак не мог сообразить, что же именно в Молли кажется ему таким странным. Не мог сообразить, пока она не произнесла эти слова – для тебя же лучше . А теперь сообразил: она напомнила ему Лиллемур. Взгляд, улыбка, спокойствие и что-то еще, чему он не мог подобрать название. Кривизна . Вокруг нее иногда возникает странное искажение пространства, как в неверно наведенном на фокус объективе. Как в маминой комнате сорок лет назад.

Он вскочил и поспешил к выходу – ему вдруг стало страшно оставлять Улофа наедине с Молли.

Покрутил головой, укоряя себя за глупость. Все это было давным-давно, но…

Для тебя же лучше.

И опять как тогда – странное ощущение, будто в животе идет снег. Медленные ледяные хлопья. Его начала бить дрожь, но, наверное, зря психовал – Молли и Улоф мирно стояли рядышком около их экспериментального участка.

– Леннарт, иди скорее! Глазам не поверишь!

Молли опустилась на колени. Глаза ее сияли.

– Какой красивый цветок! – она потрогала пальцем резные темно-зеленые листья герани.

Леннарт и в самом деле не поверил своим глазам. Герань заметно выросла. Как это может быть – они же только что пересадили ее в эту странную землю. Курам на смех. Он посмотрел на другие растения. Если бы рядом был стул, он плюхнулся бы на стул, боясь потерять равновесие, но стула не было. Он сцепил руки на шее и стоял, покачиваясь из стороны в сторону.

Первые бледно-зеленые ростки картофеля уже выглянули на свет. Рядом – полупрозрачные стрелки укропа. Процесс, в нормальных условиях занимающий дней десять, занял чуть больше часа.

– Какого черта… – прошептал он.

– Фу, фу, – Молли подняла пальчик. – Нельзя ругаться при детях.

Все это настолько противоречит здравому смыслу… Настолько нелепо, что Леннарт ухватился за соломинку. Прищурившись, посмотрел на Улофа.

– Признавайся – это ты устроил? Решил пошутить?

Улоф сцепил руки чуть не в молитвенном жесте.

– Леннарт! Господь с тобой. Но… невероятно.

Леннарт покачал головой. Подходящее слово – невероятно. Он видел такое только в научно-популярных фильмах. Они ставят камеру и делают снимки два раза в сутки, а потом прокручивают с нормальной скоростью. Цветы на глазах проделывают весь цикл от крошечных ростков до распускающихся бутонов. И если уж даже при просмотре этих фильмов у него возникало неприятное чувство, то здесь в сто раз хуже. Потому что это на самом деле .

Он посмотрел на пустой горизонт и махнул рукой со злостью, направленной не только на сверхбодрые растения, – на все происходящее.

– Идиотизм… Тут же должны быть… джунгли , если… – он показал на герань и картошку. – Если… ну, в общем, сам видишь.

– Да… – согласился Улоф. – Ничего не скажешь – странно. Страннее не бывает.

– Странно – не то слово! Гнусно и ненатурально! – неожиданно рявкнул Леннарт так, что Молли вскочила на ноги.

– Тихо, Леннарт, – Улоф положил ему руку на плечо. – Девчушку перепугаешь.

Совершенно очевидно – Улоф воспринимает Молли совершенно по-другому. Но Леннарт сник. Опустил простертые в гневе руки. Кивнул Улофу, хотя снег в животе все усиливался. Теперь ледяные хлопья больно покалывали не только живот, но и грудь. Все тело.

Он внимательно посмотрел на Молли – ну, нет. Она вскочила не потому, что он повысил голос. Что-то привлекло ее внимание в поле за спиной у Леннарта. Ноздри вздрагивали, будто она принюхивалась к чему-то.

– Слушай, Молли, – начал было Улоф, но она только встряхнула головой, прошла, не глядя, мимо него и быстро пошла в поле.

Улоф ринулся, чтобы ее остановить, а Леннарт задержался и увидел, как Стефан чуть не спрыгнул с крыши вагончика, забежал внутрь и через секунду появился опять, таща за руку Эмиля.

Почти силой втиснул мальчика в машину и побежал к водительской дверце.

– Что происходит? – крикнул Леннарт.

Стефан либо не слышал, либо не обратил внимания. Завел машину и поехал не за Молли и Улофом, а в противоположную сторону.

Молли тем временем перешла на бег. Улоф побежал за ней, крича: «Молли, Молли!» – но с каждой секундой отставал. Леннарт посмотрел на неправдоподобную герань, чертыхнулся и потрусил следом.

Язык распух настолько, что, кажется, заполнил всю полость рта. Затолкать бы туда снег, лед, мороженое – все что угодно, лишь бы утихомирить мучительную, пульсирующую боль, выжимающую из глаз невольные слезы. Теперь, когда Карина уже не ангел смерти, не божественный мститель, все чувства Изабеллы по отношению к ней можно описать одним словом – ненависть.

Они приближаются к Белому.

Внезапно она почувствовала – изо рта что-то вытекает. Машинально вытерла пальцами. Посмотрела – нет, не кровь. Слюна. Изо рта непроизвольно течет слюна.

Она прекрасно понимает бессмысленность жизни. Куда лучше, чем большинство. У некоторых есть, допустим, ген выдающихся математических способностей, другие нечувствительны к боли, еще кто-то в состоянии от руки нарисовать безупречную окружность. У Изабеллы таких гена два. Ген совершенной красоты и ген непреходящего ужаса перед бессмысленностью и пустотой жизни.

Некто, перемножающий в уме трех- и четырехзначные цифры, – еще не гениальный математик. Или, предположим, кто-то скажет в плохом настроении – ах, мол, жизнь… какая пустая и глупая шутка. Для того чтобы стать гением математики или гением ощущения пустоты жизни, требуется гораздо больше. Для этого надо жить этим, ощущать бессмысленность бытия каждый день, каждый час, каждую минуту.

Когда у нее возникло это ощущение – возникло, чтобы остаться навсегда?

Она не знала. Такое ощущение, что так было всегда, во всяком случае, с тех пор как Изабелла себя помнила. Все вокруг – представление, все понарошку. И так будет продолжаться до конца жизни. Восторженные возгласы гостей, когда отец дарил им книжные закладки с ее фотографиями в виде ангела, слова какого-то мальчишки – ты самая красивая в мире… Она знала, как реагировать, как выказать признательность, но похвалы и комплименты не трогали ее совершенно, потому что произносили их люди, чья внутренняя пустота ничем не отличалась от ее собственной.

Единственное, что вызывало у нее какое-то подобие чувств, щекотало нервы, – экстремальные фильмы ужасов. Нижняя граница проходила где-то возле «Хостела». Зрелище людей, которых мучают, режут на куски, и потоки крови крупным планом заливают экран – все это приносило ей кратковременное душевное успокоение. Особенно ценила французскую волну – «Граница», «Внутри», «Мученицы».