Виктор Песиголовец - Ловелас и два ангела

— И что дальше? — я вдруг представил этого несчастного деда, слезно просящего пощады у непреклонного милиционера, которому должностная инструкция и желание выслужиться заменили человечность и совесть. — Рассказывай!

— Ну, что дальше… — вздохнула Инга. — Когда старик забирал свои документы вместе с протоколом из рук гаишника, то в сердцах выкрикнул: «Пусть вас Бог накажет!». А уже, сев в свою машину, прибавил: «Пусть твои дети будут прокляты!» И его слова были услышаны…

— Кем? Богом? — уточнил я.

— Нет, Бог таких слов не слышит, — тихо произнесла Инга. — Но тот, кто услышал проклятия старика, тоже всемогущ. И теперь через полтора года капитан умрет от кровоизлияния в мозг, но перед этим его восемнадцатилетнего сына до смерти забьют грабители.

— Но это же чудовищно! — закричал я, повернув разгневанное лицо к своей пассажирке.

— Может, и чудовищно, — повела она плечом. — Зато справедливо…

— Откуда ты знаешь все эти подробности — о старике, о судьбе гаишника и его сына? — я надеялся, что Инга сейчас рассмеется и скажет, что просто нелепо пошутила.

Но этого не произошло.

— Я ведь все-таки ясновидящая, — равнодушно бросила она. — Не забывай этого…

— Но ты же не станешь утверждать, что видишь будущее каждого человека? — допытывался я.

— Конечно, не стану, — подтвердила она. — Но будущее этого капитана и его сына вижу прекрасно…

Я с досадой махнул рукой и, достав сигарету, смачно закурил. К дому Инги мы возвращались в полном молчании. Ее предсказание дальнейшей судьбы толстяка-капитана не давало мне покоя. Но все же мне хотелось надеяться, что с ним и его сыном ничего плохого не случится.

Должность собственного корреспондента газеты не особо обременительна. Но расслабляться нельзя, все запланированные статьи нужно готовить вовремя и, кроме них, почти каждый день отправлять в редакцию пару коротких сообщений о событиях, происшедших в области. Правда, иногда для того, чтобы написать какую-нибудь небольшую корреспонденцию, приходится встречаться с десятком людей и ездить во многие места, часто довольно отдаленные друг от друга. А еще в работе собкора есть одна особенность — у него нет коллег. То есть, они есть, но не рядом. А это значит, что часто бедному журналисту даже не с кем поговорить.

Поначалу такое вот творческое одиночество, работа вне коллектива мне очень нравились. Никаких хлопот! Не нужно выслушивать жалобы кого-нибудь из сослуживцев на «деспота» -шефа; не надо утруждать себя подбором подходящих комплиментов для стареющей секретарши, которая без внимания мужчин мгновенно увядает, будто цветок, выставленный в январе на балкон; никто не ждет от тебя участия и понимания, восхищения и благодарности… Но вскоре я стал тяготиться положением трудяги-единоличника. Ведь неделями обходиться без общения — настоящий кошмар! Жена с утра до вечера на работе, сын — в университете или за компьютером, от которого его не оторвать. Сидишь в четырех стенах, пишешь и скучаешь, пишешь и скучаешь! Оторваться бы на полчасика да поболтать с кем-нибудь… Но с кем? Рядом ведь никого!

Когда такое положение вещей уже достало меня до печенок, я нашел довольно простой выход: научился быстро управляться с работой, отводя ей не больше двух-трех часов в сутки, а остальное время коротал у любовницы. Встречался, конечно, и с друзьями-приятелями, но не часто — в последние два-три года я что-то перестал находить с ними общий язык. Возможно, из-за того, что их интересы поменялись, а мои остались прежними. Я как любил общаться с женщинами, так и продолжаю любить, а друзья теперь заняты в основном детьми, внуками, дачами да собственным здоровьем. И уговорить кого-то из корешей развеяться, как в былые времена, становится все труднее.

Помню, приехал как-то к Алексею, думал, вместе покумекаем, куда податься — в сауну с девчонками или к нему на дачу да напечем шашлыков под водочку. А он сидит и сосредоточенно так марки в лупу рассматривает. «Смотри, — говорит, — какую я красавицу в одного филателиста выменял!» — и тычет мне под нос полуистлевший клочок бумаги. «Ты что, — спрашиваю, — рехнулся? Чем ты занимаешься? Субботний день, солнышко светит, а он, как слюнявый онанист, какие-то фантики перебирает!» «Ну, что ты, филателия — это же интереснейшее занятие, — стал оправдываться Алексей — Многие великие люди питали к ней слабость». Я рассмеялся ему в лицо: «Очнись! Жизнь коротка, как всполох молнии, завтра-послезавтра нас понесут на кладбище. А тебе на смертном одре и вспомнить-то нечего! Что ты видел, кроме своей толстой, вечно недовольной Насти в застиранном халате? Открой глаза: кругом полно куколок, которые и созданы лишь для того, чтобы мы наслаждались ими. Не теряй время!» Алексей, слушал меня и только ртом зевал, пытаясь возражать. Но я не умолкал, все убеждал его: «Подумать только, человеку скоро сорок пять лет, а у него даже любовницы нет! Это же уму непостижимо! И когда ты собираешься наверстывать упущенное, филателист несчастный?» Мои пламенные речи тогда все-таки немного расшевелили Алексея. «Ну, где я себе женщину найду? — мямлил он. — Кому я нужен? Предложу какой-нибудь встречаться, а она меня пошлет… Это же позор!» «Позор?! — взревел я. — А растрачивать жизнь на разную ерунду, как ты сейчас растрачиваешь, — это не позор? Боишься отказа? Дурак! Ну, допустим, откажет одна. Да и фиг с ней! Иди к другой!» «А если мне нравится именно та, которая отказала?» — настаивал Алексей. Я покрутил пальцем у виска: «О, да у тебя психология незрелого юнца! А мы с тобой уже немолодые дядьки, нам не до сантиментов. Что значит — нравится именно та? А эта, а вон та, что, не нравится? Вполне нормально, если мужик положит глаз сразу на нескольких дам. И бери пример с меня. Я уже давным-давно не борюсь за женщин, не прилагаю каких-то особых усилий, чтобы их расположить, завоевать. Если девушка или молодка отказывает мне с первого раза, то второй попытки не предпринимаю. Нет — так нет, не судьба. И даже, когда мы уже вместе, не буду удерживать женщину, вздумай она бросить меня. Мне проще найти себе другую». «Но как заводить любовницу, я ведь женат?» — выложил свой последний аргумент Алексей. «Да, ты женат, но ты не в плену! — парировал я. — Если у меня на пальце обручальное кольцо, то, выходит, я уже не имею права на личную жизнь, так что ли? Нет, брат, жена — это партнер, соратница, подруга, хранительница домашнего очага, но надо же мужчине что-то иметь и для души!»

Наш разговор тогда так ничем и не закончился. Но, как я теперь думаю, мои разглагольствования все-таки посеяли в душе Алексея зерна сомнений в правильности его образа жизни. И зерна эти позже проросли любовной связью с Люсей. Вот только всходы оказались с изъяном — я говорил о мужской потребности иметь романтические отношения с женщинами, но не о том, что ради них надо бросать жену. Видать почва — душа Алексея — была для них не особо благодатной…