Борис Конофальский - Мощи святого Леопольда

А потом, те, кто ходил за водой взялись делить деньги, что были найдены у убитого сержанта, не забыв про долю кавалера, потом стали выпивать. И потихоньку, не сразу, уже почти в сумерках, кто то стал петь солдатскую песню и Скарафаджо ее подхватил, пел фальшиво, но громко и смешно. И у костра, где он сидел стали собираться солдаты, подпевали, ели, смеялись.

А Волков, сидевший в одиночестве, с кружкой вина, мрачный и абсолютно трезвый, подумал, что не зря дал Рохе три талера и согласился взять с собой. Больше, чем на Роху ему положится, здесь было не на кого. Не на Егана, не на Сыча и не на двух мальчишек, что сидят у костра с Рохой, пьяные и счастливые. И уж точно не на людей Пруффа, или дух монахов. Да только Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо, только он один, в этом провонявшем трупами городе, был человеком, на которого кавалер Иероним Фолькоф мог рассчитывать.

«Да, хорошо, что я взял этого колченого черта с сбой», — подумал кавалер и крикнул:

— Еган, уксус, мне буду мыться.

— Иду господин, — кричал Еган, которому вовсе не хотелось, уходить от костра, где было так весело, но слуга встал и пошел за ведром.

Он заметно хромал, но кавалеру казалось, что хромота его фальшива. Не так уж страшна была рана, которую брат Ипполит, давно обработал и сообщи Волкову, что в ней нет ничего страшного, болт только порвал кожу, да малость мясо проткнул, на пол пальца.

Кавалер разделся, стал мыться, Еган кряхтел, протирая его уксусом.

А он думал, думал о том, что этот день они прожили, но что ему делать дальше. Что ему делать завтра. Ждать, действительно, было нельзя, действительно можно было дождаться большого отряда еретиков, или язвы на ком-нибудь из людей Пруффа. Или каверзы от чумного, мерзкого докторишки. А еще он думал, о каком-то белом человеке, о котором говорила Агнес. Он думал обо всем этом постоянно. Весь вечер, когда остальные пили вино у костра и пели песни, он продолжал думать о завтрашнем дне. И хорошо, что он сегодня сильно устал, опасная стычка, пара тяжелых разговоров, давали о себе знать, иначе эти мысли не дали бы ему уснуть.

Он лег в телегу, под плащ не снимая кольчуги и сапог, как знал, что ночью придется вставать.

Луна была не меньше чем в прошлую ночь, такая же огромная и такая же белая. И, так же как и вчера, кавалер залез на бочки, что стояли у стены и глянул в низ, там, на улице опять слонялись люди, только было их намного больше чем вчера. И они опять кидали камни.

Стоявший рядом арбалетчик Пруффа произнес:

— Господин, я кинул два болта вон в того, — он указал на самого близкого человека, — не мог я промазать два раза, а он стоит даже и не пискнул, ему словно до одного места мои болты.

Волков прекрасно видел в того в кого стрелял арбалетчик, ни какой арбалетчик, не промахнулся бы в человека, что стоит от него в двадцати шагах и освещен полной луной. Разве, что арбалетчик был пьян или слеп. Кавалер не придал бы значения этим странным людям, что стояли на улице значения, и лег бы спать. Но все его люди вокруг не спали, а в голосе арбалетчика слышалась тревога. И солдаты капитана Пруффа и его люди не понимали, что происходит, и поэтому боялись. Нужно было, что-то делать, и он приказал, спрыгивая с бочки:

— Еган, доспех, ты и Сыч пойдете со мной, бери алебарду, Сычу секиру, мне мой щит подай. Арбалет возьми, но не заряжай. Капитан, десять самых крепких ваших людей со мной пойдут, пусть готовятся. Роха, ты, Хилли-Вилли и еще шесть человек пусть будут у ворот, будьте на чеку, может вам придется выходить нам на помощь.

— Значит вылазка? — спросил Роха, потягиваясь со сна.

— Надо выяснить, что это за сброд, — отвечал кавалер.

— Решение верное, — поддержал рыцаря Пруфф, — я тоже хочу знать, почему эти люди не дают нам спать.

— Господин, коня седлать? — спросил Еган.

— Нет, пеший пойду, в темноте с конем морока. Шарахаться начнет.

— Пеший пойдете? — Еган переспрашивал с укором, куда, мол, вы хромой, пойдете, да еще щит на больное плечо повесив.

— Пеший, — повторил кавалер и пояснил, — выйдем за ворота, возьмем одного из них и обратно.

Вылазка есть вылазка. Дело серьезное, одно из самых опасных дел на войне. Наверное, только штурм городских стен, да штурм пролома по опасности сравнятся с вылазкой. И кавалер готовился к ней серьезно. Не пренебрег ни одним элементом брони, одел все, что было. Кроме меча и щита, взял с собой и топорик, и стилет спрятал в сапог. Когда был готов — подошел к воротам, там его уже ждали солдаты. Он заговорил:

— Колонна по два, интервал один шаг. В кучу не сбиваться, и не растягиваться. Сыч, Еган сразу за мной, я иду первый, те, кто без факелов защищают тех, кто с факелами, смотрим по сторонам, я думаю, они полезут из темных углов, доспехов у них нет, шлемов тоже. Нам нужно взять одного из них, так что далеко не пойдем. Все готовы?

Солдаты что шли на вылазку загудели, они были готовы. А вот Еган не ответил, он как заведенный бубнил молитву. Кавалер положил руку ему на плечо, тихо спросил:

— Чего ты? А?

— Боязно, что то господин, — так же тихо ответил слуга.

Волков поднес к его носу железный кулак и прошептал:

— Не смей, даже думать… не смей меня позорить.

— Ага-ага, — закивал головой Еган, так, что шлем затрясся.

— Роха, — приказал Волков, — ворота!

Кто из солдат, что были на стене, кинули пару факелов на улицу, что бы они, пока не погасли, хоть чуть отодвинули темноту из тех мест, куда не добиралась луна.

Ворота отворились, и кавалер повел свой отряд на улицу. Он был уверен в успехе, дело было простое.

Он видел одного из этих людей, его прекрасно освещала луна, человек стоял прямо у него на пути, словно ждал его. До него оставалось шагов тридцать.

И тут кто-то сзади вскрикнул, и тут же и в самого кавалера попал камень, ударился в кирасу. На всякий случай он поднял щит к лицу и продолжил идти. И уже когда от ворот они отошли шагов на тридцать, на них двинулись люди, те, что скрывались в тени зданий, те, что стояли в проулках, те, что прятались за воротами брошенных домов. Они пошли отовсюду, и было их много. Шли медленно, словно раздумывая, хромая и раскачиваясь.

— Встали, — заорал Волков.

— Они нас ждали, что ли? — как будто удивлялся Сыч.

— Пятимся к воротам, не бежим, — орал кавалер.

И тут первый из ночных людей дошел до него. Разглядеть его при лунном свете, было невозможно, но было ясно, что он болен, грязен, и худ. Еще за два шага до кавалера, он поднял руки, не то хотел ударить ими, не то обнять.

Выяснять его намерения кавалер не стал, одним секущим движением, слева на право, он отрубил кисти на обеих руках. Меч его был как бритва остер, но уж больно легко отлетели руки, словно костей в них не было напрочь. А человек, словно и не заметил увечий, как шел на Волкова, так и шел. Тогда кавалер встретил его на щит, и, оттолкнув, рубанул его по шее, сверху, справа, влево, в низ. Располовинил его, словно куль с отрубями. И опять это было легко. Человек на это раз повалился наземь, но не умер. Стал, барахтается, словно в воде. Пытался встать, пробуя опираться на обрубки рук. А сам разваливался, а из рассечения, как то лениво и медленно шла черная кровь. Кавалер обернулся, солдаты его отряда так же отбивались от странных ночных людей. И как и приказано не останавливаясь, шли спиной вперед обратно к воротам. Все было нормально, разве, что убитые ночные люди не собирались умирать. Один из них, лежа на мостовой, попытался схватить Егана за ногу. Еган заорал, отвратительно, и стал истерично рубить лежащего алебардой, размахивая ею так, что находится с ним рядом было опасно.