Вадим Караваев - Наследие предков

Дине еще не удалось связать все эпизоды последних дней в единую картину, но и расспрашивать более начальство она не решилась.

4 апреля 2016 года, Московская область

Отец Серафим проснулся, как обычно, до зари, покряхтел, поворочался и набрался решимости встать из-под тонкого латанного-перелатанного цветастого одеяла в холодный полумрак нетопленной избы. Тощей рукой сгреб назад спутанную прядь волос с глаз на проплешину, аккуратно осенил крестным знамением бренные телеса пред иконами и засуетился средь скудной утвари своей кельи, коей именовалась его убогая избушка на самой окраине частного сектора забытого богом безликого серенького городишки где-то в Подмосковье.

Название городка ни о чем никому не скажет, поэтому его можно было бы смело назвать Долбопропащенском, Богозабытском или Тленском — на выбор читателя. Городишко был когда-то промышленный, а так как градообразующие предприятия с развалом Союза не замедлили повторить судьбинушку страны, то все рабочее население оказалось не у дел. Те, кто были помоложе и пошустрей, перебрались в Москву, благо было недалече. А менее расторопные и инертные граждане предпочли планомерно и неумолимо спиваться. Хотя были и альтернативные варианты развития судьбы патриотов городка, как, например, промышлять разворовыванием металлоконструкций старых заводов с помощью автогена и сдачи их во вторчермет. Но это было хлопотно, да и тяжеловато. С оставшимся населением Тленск не тянул даже на большое село, но тем не менее сохранил гордый статус города. В общем, дыра была еще та.

С начала девяностых годов с повсеместным подъемом религиозного сознания в новой России матушка-церковь не обделила своим вниманием и приснопамятный городишко, начав строительство храма на месте бывшего ДК. Строительство шло крайне тяжело и долго, пожертвований было кот наплакал. Да и батюшки не приживались в Тленске надолго, потому как у духовенства назначение в этот городок почиталось чем-то вроде ссылки. Но и по прибытии туда опальные священники все как один начинали молить о помиловании и проситься в более благополучные места. Их понять тоже можно: кругом алкаши, наркоманы, драки, грабежи, воровство. Храм весь сырой, отопление никудышное, из прихожанок три старухи, с их нищенских пенсий и шли пожертвования.

Единственным подспорьем к скудному жалованью батюшек было отпевание усопших горожан. Уж что-что, а мёрли тленцы регулярно, потому как старому поколению было уже по возрасту положено, а молодые не уступали им из-за масштабов злоупотребления спиртным и наркотиками. Загубленная с советских времен местным химическим предприятием экология уже не бралась в расчет, так как онкологические заболевания не поспевали губить горожан — их твердо опережал зеленый змий.

Вот такое расчудесное место и досталось очередному прибывшему ссыльному попу отцу Серафиму. Новый батюшка был из монахов и явно не от мира сего. Сухонький, сутулый, плюгавенький, с редкой седой бороденкой и впалыми глазами, он тараторил себе под нос совершенно неразборчиво и тихо, часто разговаривал сам с собой, но что самое тягостное, был очень требовательный и дотошный в плане исполнения церковных правил. Если же он видел какую-то несправедливость или нарушение устава, то делал замечание, жаловался, писал кляузы. До ссылки в Тленск, он был занудным и несносным насельником N-ого монастыря, исполняя обязанности эконома. И вот, когда церковное руководство подыскивало в очередной раз кандидата на служение в Тленск, игумен того монастыря, где подвизался отец Серафим, не упустил возможность избавиться от надоедливого иеромонаха, предложив благочинному самую подходящую кандидатуру для настоятельства тленского храма.

Отец Серафим, восприняв ссылку как волю Божию, очень быстро вписался в местный колорит и на удовольствие местных бабок надолго остался окормлять немногочисленную паству. Бабки поговаривали, что батюшка прозорлив и юродствует. Но так как измерительных приборов для определения уровня духовности пока не придумали, оставим те высказывания на совести бабок. Единственно, что бросалось в глаза при знакомстве с отцом Серафимом — это совершенное пренебрежение материальными благами: подрясник весь заштопанный, кирзовые сапоги худые, жил в самой затрапезной лачуге с печным отоплением, которым он почти и не пользовался. В общем, батюшка разительно отличался даже от провинциальных священников, не говоря уже о столичных. Никто и подумать не мог, что юродствующий и кажущийся полуграмотным чернец в прошлой жизни был кандидатом физических наук и доцентом в столичном техническом ВУЗе. Но сейчас не об этом.

В тот пасмурный апрельский день отцу Серафиму нужно было после службы пособоровать старого помирающего прихожанина Запрудского Семёна Ильича, в далекие шестидесятые годы прошлого века откомандированного в здешние края на секретное предприятие. В конце восьмидесятых то предприятие вывезли в неизвестном направлении вместе с трудовым коллективом, а Семён Ильич досрочно вышел на пенсию по болезни и остался в Тленске. Родных у него не было, он вел затворнический образ жизни, а с началом девяностых неотлучно прибился к церкви, постоянно помогая меняющимся настоятелям по хозяйству.

Отец Серафим долго отряхивал грязь с сапог, прежде чем войти в квартиру на втором этаже двухэтажного дома довоенной застройки. Первое впечатление от квартиры Семёна Ильича было таким, что здесь словно застыли шестидесятые годы прошлого века: мебель, книги, вязаная скатерть, черно-белые фотографии в рамочках на стене — все дышало советской стариной, «чистенько-бедненько».

Семён Ильич, высокий худой старик в домашнем халате, еле-еле передвигался по дому. Встретив в коридоре батюшку, он с трудом наклонился, поцеловал ему руку и жестом пригласил на кухню.

Воскурив ладан, отец Серафим принялся махать кадилом и гнусавить молитвы, а затем провел положенные священнодейства с больным стариком. После всех необходимых процедур по подготовке вступающего в вечность Семёна Ильича, пришло время и для последних земных радостей — чая с бубликами. За чаепитием старик долго собирался с силами и наконец выпалил:

— Отче, я кое-что рассказать хотел, да все не решался.

— Что, либо, какой грех вспомнил? — с подозрением посмотрел пожилой иеромонах на старика.

— Да и не знаю, грех это или нет, но ты, батюшка, послушай.

Далее последовало длинное-предлинное повествование, чуть ли не от сотворения мира про то, как тогда еще молодого специалиста по санскриту Запрудского партия направила сюда. Долго ли, коротко ли, но пока отец Серафим дожевывал очередной постный бублик, прихлебывая крепким чаем, Семён Ильич, вздохнув, молвил: