Марк Олейник - Семь рек Рима

— Видели, что он со мной сделал? — спросил он. — Как думаете, может быть, посадить его все-таки на кол или отрезать все, что выступает, и заставить съесть?

— После увиденного, я… — пробормотал я, — начинаю думать, что кол будет самым меньшим…

— А вот и нет, — покачал головой книжник. — Значит, вы ничего не поняли. Ну-ка, на четвереньки! — скомандовал он.

Мы шли по бараку, посетив очередной подвал, и молчали. Я был подавлен, книжник весел. Неожиданно из ближайшего прохода раздался женский крик. Я вздрогнул и посмотрел на своего спутника.

— Мне показалось?

— Нет, — он покачал головой. — Хотите посмотреть?

— Нет, — сказал я откровенно. — Просто я думал, что здесь, так сказать, мужское отделение. Женщины мучаются отдельно.

— Справедливое наблюдение, — сказал александриец. — Но бывают исключения. Пойдемте.

Насильников было пятеро. Двое из них держали девушку, заломив ей руки и заставив нагнуться. Двое входили в нее с разных сторон, а последний ждал своей очереди, разгоряченный. Она наступила быстро, потому что мужчина, бывший у головы несчастной, бурно извергся, вынул уд из ее рта и вытер о щеку. Сперма потекла по лицу и стала медленно капать на пол.

Потеряв голову, я кинулся на ближайшего насильника, желая только одного — сбить его с ног и перегрызть горло. Мне на секунду показалось, что женщина похожа на Пат. Мысль двигалась быстрее, чем мое тело, быстрее которого оказался также книжник Гай. Он прыгнул, повис у меня на плечах, и я свалился под ноги насильнику.

Мужчина с усмешкой посмотрел на меня сверху, потом развернулся, подошел к девушке, взял ее за волосы и задвигался причмокивая.

— Ты что?! — яростным шепотом подгонял меня Гай, выталкивая по коридору прочь от гадкого зрелища. — Ты что?! Если бы ты ударил его, то стал бы таким же, как мы! Ты можешь ходить и только смотреть, только смотреть, — повторил он, задыхаясь от гнева — таким я его еще не видел. — Ты собрался защищать эту женщину, но ты не знаешь, кто она и почему она здесь.

— Почему? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь. Я почти не слышал ударов своего сердца.

— Она изменяла своему мужу. Она обманывала его каждый день. У нее было одновременно несколько любовников постоянно.

— Ну и что? — я и в самом деле удивился. — Если бы за банальную измену все попадали в ад, он был бы переполнен. Я думаю, что тут нужны более серьезные заслуги.

— Вы не знаете конца истории. Ее несчастный муж написал завещание в ее пользу…

— И что, она его отравила крысиным ядом? Я уже слышал здесь что-то подобное.

— Нет, — покачал головой книжник. — Она инсценировала свою смерть и стала жить с любовником. Более того, она сделала так, что несчастный обманутый муж не поверил в ее кончину и мог ее видеть. Она же притворялась невестой своего любовника, другой, лишь похожей на нее женщиной.

— Неужели такое возможно? — проговорил я сухим голосом. — Как же они рассчитывали получить деньги?

— Все просто, — сказал александриец. — Муж, сначала уверенный, что перед ним пропавшая жена, боролся, пытался уговорить ее вернуться, но потом, потом он стал сдаваться, уверился, что ему все кажется, и в конце концов и правда сошел с ума. Закончил он в лечебнице для душевнобольных в совершенном одиночестве и тоске, потому что так и не нашел выхода.

— А если бы он не сдался? Наверное, он просто слишком слабо любил ее.

— Нет, — Гай покачал головой. — В этом и заключалась ловушка. Он любил ее слишком сильно. Любовь загнала его в ад. Где он остался навсегда. Не правда ли, справедливо поместить туда и ее?

— Мне кажется, справедливо было бы спросить его об этом.

Гай остановился и с тревогой посмотрел на меня.

— Вам быть здесь еще по крайней мере четыре дня. Продержитесь до конца, пожалуйста. Не думайте о любви. Здесь ей не место.

* * *

Прошли еще сутки, и мои мысли неожиданно изменили направление. Я видел людей, которых пытали вчера, но сегодня они были свободны и вольны были пытать сами. Меня ужасало то, что они делали, но ведь у них была свобода, та свобода, которой не было у меня. Час за часом я не мог отвлечься, вынужденный как заведенный ходить и смотреть.

Несмотря на постоянно тикающие часы, я потерял счет времени и, перемещаясь из подвала в подвал, стал находить, что начинаю получать удовольствие от того, что вижу. Дикий страх, который владел мною вначале, не то чтобы исчез, а как будто замерз — он стылым бетоном залил мои внутренности, и своего сердца я уже не слышал.

Одежда моя истлела практически полностью — оставались лишь фрагменты, едва прикрывавшие бедра. Теперь я обходился без провожатых, и у меня появились подвалы, которые я облюбовал — меня возбуждало зрелище того, что там происходило.

Время шло, и мне все сильнее хотелось принять участие в мучениях. Я чувствовал, что человеческое стремительно умирает во мне, а просыпается звериное, во мне просыпалась холодная страсть. Все сложнее было удерживать себя от таких соблазнительных вещей как медленная пытка, когда истязаемый был готов пойти на все, все что угодно, чтобы избежать ее, но нет! пытка продолжалась — именно сам медленный ход заставлял загораться мои глаза и сжиматься руки.

Возбужденный сверх всякой меры после того, что я увидел в очередном подвале, я лихорадочно свернул в следующий, меня пожирало желание увидеть новые пытки, и лишь какой-то крошечной частью сознания я еще понимал, что по-настоящему близок к собственному концу.

В подвале насиловали женщину, я узнал ее. Это была та самая женщина, муж которой сошел с ума, сдавшись в тщетных попытках отыскать и вернуть ее. Я вдруг подумал — узнал ли он правду, умерев? Если оказался на летних лугах, то, очевидно, нет. В аду его быть не могло, следовательно, оставался рай, про который я ничего не знал. Я почти забыл, что есть рай, и это открытие поразило меня.

Холодный бетон, тяжко связывающий мои внутренности, неожиданно треснул, и я услышал слабый звук моего сердца — оказывается, оно было еще живо. Я очень обрадовался и испугался — я остановился на самом краю.

Женщина закричала, когда один из насильников раздвинул ее ягодицы. Остальные засмеялись, один из них повернулся, и я узнал в нем верзилу с крошечным удом, который словно воспаленная алая вишенка тонул в густых черных волосах.

— Иди сюда, — сказал он повелительно. — Я вижу, что ты уже почти готов. Ты гол перед нами.

Я посмотрел — действительно, последний клочок одежды истлел прямо на глазах. Бетон в груди давал мне прежде защиту от страха, но вот он треснул, и в образовавшуюся щель страх проник как нож. Ощущение было таким резким, как будто этот нож вошел прямо в сердце, в ту единственную точку, где еще теплилась жизнь. Я стал умирать окончательно.