Линкольн Чайлд - Багровый берег [litres]

– Правда?

– Некто мистер Уильям Джонсон. Имя слишком распространенное, чтобы быть подлинным, тебе не кажется?

– Но это еще не доказательство, верно?

– Зато, когда я связался с твоей подружкой миссис Джоуб и добавил к твоей увлекательной истории немного красок про мамочку-амиш, ищущую свою дочь, мне удалось узнать, что нашего Уильяма Джонсона засняла камера. После моего мягкого нажима она переправила мне изображение этого человека.

– И?..

– Это был Дана Данвуди, наш покойный юрист.

– Боже мой. Ты не сидел без дела. – Пауза. – Когда он посетил библиотеку?

– Три недели назад.

– Он не мог знать о скрытой камере наблюдения, – сказала Констанс больше для себя, чем для Пендергаста. Потом посмотрела на агента ФБР. – Но какая связь между ним, историком и этой потерянной колонией ведьм?

– Не могу сказать. А сейчас, Констанс, позволь мне показать тебе это. – Пендергаст достал из бумажника пачку фотографий и карту. – Подойди, пожалуйста.

Констанс поднялась со своего стула и села рядом с ним на кровати, заглядывая через его плечо. В комнате стало теплее, и Констанс почувствовала, как слегка запульсировала жилка на шее. До нее долетел едва заметный запах его бальзама после бритья. Она посмотрела на фотографию.

– Боже мой! – вырвалось у нее. – Что это?

– Предмет, который я извлек из-под двух футов земли в центре квинканкса в старом поселении ведьм. В том, который у Саттера называется Новым Салемом.

– Какая фантасмагория. И здесь стоит знак Моракса. Это… подлинник?

– Похоже на то. Его явно закопали много веков назад. Здесь он на месте захоронения, а вот его другой снимок. – Он покопался в пачке. – А это карта колонии ведьм, на которой показано это место. Еще я обнаружил три медальона, захороненные в точках квинканкса. Я временно положил их в банковский сейф здесь, в городе. Четвертого я не нашел, – видимо, его унесло водой.

Констанс наблюдала за тем, как Пендергаст перебирает фотографии. Он вытащил из пачки еще одну, с изображением бесформенного, грубо отлитого медальона с вытисненным на нем знаком.

– Это знак Форраса, – сказала Констанс.

Еще одна фотография.

– Знак Андреалфуса.

Еще одна.

– Знак Шакса. Все эти символы есть в Тайбейнских надписях. Кстати, викканка, о которой я говорила, упомянула, что у слова «бейн» среди прочих есть значение «яд».

– Интересно, с учетом того, что этот район известен обилием смертельно ядовитой белладонны. – Пендергаст задумался. – В любом случае, судя по твоему частичному переводу надписей, в особенности про «темное паломничество» и «место блужданий», колония ведьм, возможно, и не умерла сразу же, как гласит легенда.

– Я тоже пришла к такому выводу. Что же могло с ней случиться?

– Она перебралась в другое место.

– Куда?

– Еще один хороший вопрос. Видимо, на юг. – Он вздохнул. – Мы непременно найдем связующую нить, но я уверен, что в конечном счете все эти пляски ведьм окажутся лишь косвенно связанными с основным делом. Спасибо тебе, Констанс. Твоя помощь была бесценна. Я рад, что ты приехала сюда со мной.

Наступила тишина. Пендергаст начал убирать фотографии. Констанс оставалась сидеть на кровати, ее сердце необъяснимо забилось быстрее. Она чувствовала тепло, излучаемое его телом, легкое прикосновение его бедра.

Пендергаст убрал фотографии и взглянул на нее. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, тишина в комнате нарушалась лишь потрескиванием поленьев в камине да далеким рокотом волн. Наконец Пендергаст легким движением поднялся с кровати, взял со стола бутылку кальвадоса, прихватил бокал Констанс и повернулся к ней:

– Плеснуть еще, перед тем как ты уйдешь?

Констанс поспешила подняться:

– Нет, спасибо, Алоизий. Время уже за полночь.

– Тогда встретимся за завтраком, дорогая Констанс.

Он придержал для нее дверь, и она проскользнула мимо него в тускло освещенный коридор и, не оглядываясь, прошла в свой номер.

Констанс проснулась в четверть третьего ночи. Не в силах снова заснуть, блуждая мыслями непонятно где (что было непривычно для нее), она лежала на кровати, слушала завывания ветра и далекий шум прибоя. Спустя какое-то время она поднялась и потихоньку оделась. Если ей никак не уснуть, то, по крайней мере, она может удовлетворить любопытство по одному вопросу.

Она взяла небольшой, но мощный фонарик, полученный от Пендергаста, приблизилась к двери и осторожно открыла ее. В пустом коридоре второго этажа стояла тишина. Констанс выскользнула, закрыла за собой дверь, бесшумно прошла по коридору с его петлями и поворотами и наконец оказалась перед номером, который прежде снимал историк Моррис Маккул. В какой-то момент, идя по коридору, она оглянулась через плечо, – нет, она не принадлежала к той категории людей, у которых воображение затмевает разум, но за последние несколько дней у нее не раз возникало четкое ощущение, что за ней кто-то следует.

Конец коридора все еще был огорожен полицейской лентой, входить в номер было запрещено, и он не сдавался новым гостям. Констанс слышала, как Уолт Эддерли сетовал по этому поводу в «Штурманской рубке». По своему предыдущему посещению номера с сержантом Гэвином она знала, что дверь не заперта. Она еще раз оглянулась, проскользнула под ленту, открыла дверь и шагнула внутрь.

Закрыв за собой дверь, Констанс включила фонарик и прошлась лучом по видавшей виды старинной мебели. Она принялась рассматривать каждый предмет по очереди: холщовые коврики, кровать с огромным изголовьем, маленький книжный шкаф, набитый потрепанными томиками в мягкой обложке, туалетный столик, письменный стол с убирающейся крышкой.

Констанс во многих отношениях была неприспособлена к современному миру: к его подмене вежливости фамильярностью, к его одержимости технологиями, к его лихорадочному соединению земного и эфемерного. Но в одном она все же разбиралась неплохо – в хранении тайн, искусстве, почти полностью утраченном в современную эпоху.

И чутье говорило ей, что эта комната хранит какую-то тайну.

Она подошла к туалетному столику, осмотрела его, не трогая руками. Потом перешла к столу с убирающейся крышкой, осмотрела, ни к чему не прикасаясь, несколько книг и бумаг, лежащих там.

В тот единственный раз, когда она видела историка, он сидел за столиком в вестибюле гостиницы. Перед ним лежал потрепанный блокнот в кожаном переплете, и историк усердно записывал в него что-то, одновременно сверяясь с чем-то похожим на грубую карту или диаграмму. При этом воспоминании Констанс почувствовала острый приступ боли: каким, вероятно, страшным и жестоким был его последний миг на земле!

Насколько она помнила, блокнота в номере не нашли. Но она не сомневалась, что историк вел что-то вроде дневника. Нигде, кроме как здесь, он не мог находиться.