Елена Блонди - Карты и сновидения [СИ]

Он перевел взгляд с мелькающего огня на пол обок большого ложа. Выпрямился, стараясь не сжимать вялую руку Ирины.

— Ты? Это же ты все устроил, старик! Усыпил нас там, в покоях. И сидишь тут. Прикинулся слепым. А сам!

Он бы ударил саинчи, но нельзя было отпускать Ирку, никак нельзя, в этом зыбком слоеном мире. Больше всего Андрей боялся, что она вдруг исчезнет, если он отвернется или просто моргнет. Потому, кривя лицо, шипел злые слова, стараясь дотянуться ими до спокойно сидящего старца.

Тот обратил к нему белые глаза, удобнее устроил на коленях легкую ашель, прикрывая струны ладонью.

— Ты глуп. Я лишь спел то, что происходило. И буду петь, пока смерть не закроет мой рот и остановит пальцы.

— Нехорошо так, с саа саем, — негромко посоветовал сбоку Хан, — нельзя так. Ты лучше спроси, пришлый спаситель, чего дальше и куда. Саа споет тебе, если пути появились.

— Ну? — Андрей постарался прогнать из голоса злость, — саа Абрего, чего дальше? И куда? Давай, поведай нам.

Старик кивнул. И вдруг улыбнулся, приподнимая ладонь со струн, будто под ней прятался птенец. Тронул одну струну кончиком ногтя. Запел, медленно проговаривая слова — понятные Андрею и вовсе незнакомые.

Хан тоже кивал, подходя ближе и слушая напряженно, шевелил губами, стараясь запомнить речитатив. А из глубины зала мелкими шажками подходили женщины, которых тянули за руки и юбки дети — непосчитанные, родившиеся, чтоб вытащить людей из черных пятен в золото светлого мира.

Капля висела, светясь изнутри бледным, будто умирающим светом. Блики стекали вниз, утяжеляя и меняя форму, вот округлая влага повисла на тонкой прозрачной шейке, та разорвалась, делая каплю шаром, он полетел вниз, куда-то за край зрения. И превратился в звук, пустивший в сумрачном воздухе еле слышное эхо. Наступила короткая темнота. И снова сменилась неярким светом, показывая там, куда спряталась водяная перемычка, набухание новой капли. Следя за тем, как плоскость превращается в провисание, а то — в подрагивающий овал, который наполнялся, круглясь, Неллет снова упала в короткую темноту. И опять увидела новую каплю, в точности повторяющую первую, уже улетевшую. Первая превратилась в звук. Умерла, разбиваясь. Если очень захотеть, можно ощутить мельчайшие брызги, оседающие на коже. Значит, не умерла. Перешла в другое.

Темнота.

Падение капли.

Звук.

Замереть, ожидая…

Темнота.

… касания брызг.

Это же глаза, вдруг поняла она, совсем не ощущая своего тела, будто не было ничего, кроме взгляда, слуха и мыслей. Я их закрываю. И открываю снова. А больше — не могу ничего.

Она попыталась открыть рот, пошевелить языком, чтобы сказать, не сумела и попробовала застонать, исторгая звук сразу из горла, без участия языка, губ, десен. Но горла не было. Не было рта, плеч, рук, ноги исчезли, растворившись в сумрачной тишине, полной мерного падения капель.

А еще… Кто-то вздохнул рядом, пошевелился. Неллет успела подумать (темнота… свет…) — счастлив тот, кто рядом и может пошевелиться.

Свет померк, но глаза остались открытыми, она поняла это не по движению век, а по тому, что в поле зрения вплывало лицо. Худое лицо, покрытое неровным загаром, с резкими продольными складками по щекам и от уголков сухих губ. Светлые, под белыми бровями глаза казались безумными из-за отсутствия цвета. И такие же светлые — торчали надо лбом короткие жесткие волосы.

Рот открывался, выпуская слова. Не понимая смысла, Неллет вглядывалась, пытаясь различить, как движется язык, трогая зубы и десны. Счастлив тот, кто может ощущать собственные движения. Устав, она расслабилась. И услышала в словах смысл. Вопросы.

— Вспоминаешь, принцесса? Когда-то ты лежала так же. Смотрела на меня своими плошками. Каково это — сотни лет лежать, не владея телом? А? Привычно, да? Значит, и теперь тебе не привыкать.

Лицо исчезло, послышались гулкие глотки, стук, отдающийся звоном. Неллет мысленно поморщилась. Он мешал ей следить за падением капель. Это казалось ужасно важным. А вдруг лишь потому, что больше она ничего не может? Даже ответить. Хотя он задает вопросы. Но сам же и отвечает на них. Зачем она тому, кто спрашивает себя и сам дает ответы?

— В тот раз нянька смотрела за тобой. Чтоб не умерла, печаля свой народ. Поила едой, обмывала тело. Хорошая была женщина Игна, жаль, что дочь свела ее в могилу. Но и Вагна присмотрела бы за тобой, да. Они не годящи на другое, эти первоматери. Смотри, как смешно!

Лицо снова заняло место закраины потолка, усаженной каплями. Волосы смахивали морось, намокали, становясь цветом, как старая бумага. А губы шевелились, глаза моргали, скрывая и показывая покрасневшие белки.

— Да! Смешно! Каких-то жалких сорок лет, даже не полвека, а тут — свои уже правила. Дядья — трусливые недоумки, не годные к войнам и набегам. Мамки, которых высасывают дети. Девки для утех, которые или помрут родами, или станут мамками. Парни-вояки, чтоб грабить и пить винище. Ты знала? Знала, что Башня страдает не только от ураганов, а? Когда приходили они, приходили и мы! Не зря я великий Вест! Я прознал, как летают небесные корабли. Только на них можно вырваться из дымки к нижней игле Башни. Я! Но я зна-а-аю. Тебе смешно. Потому что ты жила, когда я родился и орал, пачкая пеленки. А ты уже выбирала себе мужей, усталая от долгой жизни. Ты была взрослой, когда я потерял отца и мать, и милостиво был принят в семейку трудолюбивых родителей твоего чернявого ублюдка. Но!

Перед глазами закачался палец, отягощенный перстнями.

— Зато ты всегда была калекой. А я! Я прожил шесть десятков лет. И еще несколько. Но я силен, как молодой воин. Куда ты смотришь?

Он повернул голову, пытаясь проследить направление взгляда. С коротких волос полетели мелкие брызги.

Темнота. Свет, темнота. Снова свет. Блестящие зрачки, плавающие в тонких красных прожилках. Палец.

— А-а-а… Ты думаешь, это тебе поможет? Лежишь и считаешь капли, да? Ждешь, что он явится. Прилетит. Скрутит меня. И спасет свою бессильную Неллет. Это не те часы, принцесса. Тут нет водяных часов. А есть — вот.

Перед лицом вскинулась пузатая плошка с широкой, плотно пригнанной крышкой. Внутри шевелились, ползая, стебли, тыкались кончиками в стекло, словно изучая его, поднимали слепые головы, и горбились, не смея перейти невидимую грань.

— Часовая трава. Она растет на местных болотах. Растет. И внутри растет тоже. Видишь?

Ноготь отчеркнул риску в мутноватом стекле.

— Скоро стебли накопят силу и сумеют перейти границу. А потом следующую. Тут много прекрасных и нужных вещей. Взять хоть бы дожди. Но ты конечно, помнишь, как было-то. Для тебя то, что случилось полтора десятка лет, оно как вчера. А кто-то за это время уже умер!