Елена Блонди - Ами-Де-Нета [СИ]

Потом они занимались любовью. И как всегда, Даэд был так нежен с возлюбленной, так бережен, что принцесса, смеясь, сама дразнила его, заставляя стать более сильным, быстрым, без страха причинить ей боль. В бассейне или в постели, уже привычно, или ныряла, ускользая, чтоб сердился и перестал испуганно оберегать, или говорила ласково насмешливые слова, смеясь на его досаду.

— Хочу быть с тобой самой обычной, — сказала, когда лежали, отдыхая, и Даэд баюкал ее руку на своей груди, — понимаешь, не калекой, требующей осторожного внимания. А твоей женой, на которую ты можешь прикрикнуть. Нахмуриться. Рассердиться. Прости, если тебе так не нравится.

— Нравится. И я сержусь, когда ищу тебя под водой, русалка. Ты не перехотела есть?

— Принеси. Буду смотреть, как ешь ты.

За шатром играла медленная музыка, Даэд с удовольствием ел горячее мясо с пряностями, запивая хмельным соком. А после взял Неллет на руки и они, как делали часто, отправились на дальний внешний край опочивальни, где по приказу принцессы не было решеток, только открытый край, обрамленный по бокам рядами стройных колонн. В пустоте, полной цветных облаков, садилось солнце. Проваливалось в облачное покрывало, оставляя сперва половину, потом краешек, потом — сноп сочных, уже спокойно неярких лучей. И от облачных холмов к Башне тянулись прозрачные синие тени.

— Мои сны, — Неллет полулежала на руках сидящего Даэда, держа его руку на своем животе, — я могу видеть то, что еще далеко в будущем. Но поторопить будущее свершиться я не в силах.

— Это важно? — Даэд снова подумал о своем будущем, которое наступит одновременно с первым зимним сном Неллет. Торопить большое, понимал он, значит — приближать малое.

— Иногда очень важно. И это касается нас обоих. Я хочу взять тебя в свои сны, Дай. Если получится, у нас появится новая надежда.

Он сверху посмотрел на спокойное лицо с тонкими бровями. О какой надежде она говорит?

— Тебе не нравится теперешняя жизнь? — спросил осторожно, боясь сам понадеяться, что его желания и желания принцессы совпадают.

— Это неважно. Но любое равновесие рано или поздно нарушается. Даже равновесие Башни. Это нужно знать, даже не зная, какие изменения нас ждут. Я не хочу терять тебя, мой весенний муж. И пытаюсь разобраться, что пойдет нам на пользу.

Она запрокинула лицо, чтоб видеть его лучше. Последний свет позолотил ресницы и придал бледной коже живой теплый оттенок.

— А ты в моих снах поможешь мне принять и верно истолковать их. Но боюсь, ты еще недостаточно крепок.

Даэд возмущенно нахмурил брови, отказываясь улыбнуться смеху принцессы.

— Да, — вспомнила она, — кстати. Спой мне еще раз песню Янне-Валги, эту — новую.

— Почему это «кстати»? — ревниво обиделся Даэд, — думаешь, он крепче меня?

— Пока да. Его любовь не взаимна, и потому отчаянно сильна. В нем нет покоя. Может быть, его сила пригодится. В нужное для меня время.

Даэд пел, стараясь не кричать слова, как выкрикивал их рыжеволосый охотник, хмурился, честно повторяя славословия Неллет, иногда запинался, и вставлял свои на место забытых или неуслышанных в реве урагана. Допев, склонил лицо — посмотреть, понравилось ли принцессе. Но она, задремав, лежала с закрытыми глазами, уютно устроившись на его коленях, держала руку вокруг пояса. Даэд осторожно приподнял другую, укладывая ей на живот, и улыбнулся немного напряженно. Дурацкая ревность. Она мучает его и так же — Янне-Валгу. И приходится уговаривать себя, что ему тут — хорошо. Лучше, чем бесшабашному влюбленному Яннеке. Который видит принцессу только во время пришествия урагана, и довольствуется тем, что маленькая фигурка, совершив свою огромную работу, исчезает в пустоте, не обратив к нему лица, не сказав ни слова.

«Зато в его мечтах все совершенно»…

Солнце ушло, ветерок усилился, стал почти холодным. И в верхней части неба уже мерцали первые, еле видные звезды.

Упустил, с раскаянием думал Даэд, упустил мгновение, когда звезда всего одна. А перед тем было еще волшебное время желаний. Когда светлая луна льет невидимый свет в легкие сумерки, еще полные света уходящего солнца. Лунное молоко, не ночное, крепкое, а сумеречное, нежное, тающее. Девочки в классах шептались, записывая желания на внутренней стороне руки, опускали рукав, чтоб не показывать никому. И уходили на открытый виток, там на самом краю подставляли руку льющемуся из пустоты лунному молоку, повторяя шепотом записанные на коже слова. Верили, если надпись исчезнет, значит, мать-пустота прочитала и все исполнится. Мальчишки, конечно, смеялись над их стараниями. Но Даэд, прокрадываясь на нужный виток, тоже с опущенным до самого запястья рукавом, встречал там и мальчишек. Уходил к другому краю, делая вид, что никого не заметил. И товарищи по играм так же возвращались, отводя глаза от далеких силуэтов среди колонн. Все понимали, у каждого могут быть тайные просьбы и нет стыда в том, чтобы обратиться с ними ко всему, что вдруг да поможет.

Поднимаясь со ступеней, Даэд попробовал вспомнить, о чем же просил он пустоту, что писал на светлой незагорелой коже. И не вспомнил. Казалось таким важным когда-то. Два. Нет, три раза. Когда был совсем мальчиком. Позже перестал. Не потому что разуверился. Вырос упорно азартным. Хотелось всего достичь самому. Без просьб.

Уже укладывая спящую Неллет, поправляя под ее головой подушки, выпрямился, хмуря черные брови. Не помнил, о чем просил. И исполнилось ли, не помнил тоже. Но надписи исчезали. Точно!

— Я пропущу какое-то количество лет, и продолжу с момента осознания себя. Коротко о состоянии дел государства на тот момент, когда изменение стало приводить к новым изменениям, я уже рассказала. А рождение мое пришлось на второй этап. Когда второе изменение совершилось и развилось, замещая собой всю прежнюю жизнь.

Неллет улыбнулась, погруженная в воспоминания. Но улыбка вышла бледной и тревожной. Даэд записывал, успевая с беспокойством подумать о том, что теперь рассказывать ей станет намного труднее. Ами и Денна в рассказах о жизни до ее рождения существовали, как некие мифологические фигуры. Почти сказка. Легенда о началах начал.

— Первое, что я помню о себе — ощущение беспросветного горя. Оно накатывало душными волнами, накрывало меня с головой, и я тонула в нем, не успевая дышать. Позже Ами расскажет, что в полгода доктора лечили меня от удуший, обследовали легкие и сердце. Находя их совершенно здоровыми. Мне становилось легче к утру, я засыпала, и встревоженные, измученные родители оберегали мой драгоценный сон, не подозревая, какую ошибку они совершают. К вечеру я просыпалась, улыбаясь и становилась обыкновенным ребенком, плакала, когда мочила пеленки, смеялась улыбке матери. И начинала беспокоиться после захода солнца. Я была слишком мала, чтоб увидеть в своей тревоге что-то конкретное. Просто приходила чернота, сочилась из дверей и окон, подбиралась к постели и всползала на нее, облепляя меня и наконец, скрывала целиком. Я смотрела, надеясь увидеть лица матери и отца, но только серые и черные впадины, ямы, выступы и спиральные водовороты. Так страшно. Но перед тем — горестно и печально. Бессменный врач королевской четы веа Саноче разводил руками. Он поил меня лекарствами, меняя их, от некоторых я засыпала, но плакала даже во сне, и мать запретила давать мне зелья. Боялась, однажды я не проснусь, умерев от удушья или сердечного приступа. Так прошли несколько месяцев, и мне еще не было года, когда во дворце появился молодой Кассиус Монго, приглашенный после прибытия с материка Зану. Он был гостем на Острове. И веа Саноче, наслышанный о таланте коллеги, унял свою гордость.